Семья Зитаров. Том 2
Шрифт:
— Если б ты немного раньше приехал, пока я не впустил жильцов… — ответил Эрнест.
— Ну, хоть внизу-то найдется какой-нибудь свободный угол?
— Сам я живу в задней комнате. Только веранда еще не занята, но там выбито несколько стекол. Я думал, ты сегодня переночуешь у Эльзы.
— Можно принести немного соломы. Хуже не будет, чем в богадельне для моряков.
— Как? Ты жил в богадельне?
— В свое время, Эрнест. Или ты думаешь, я ради развлечения приехал домой? Без необходимости никто не будет менять привычного образа жизни.
Будь Эрнест цветком, он поник бы, как от мороза. «Бедняк, голодранец, подыхает с голоду, а я теперь заботься о нем!»
— Я что-то не пойму, — пробормотал он. — Ты же плавал штурманом и хорошо зарабатывал.
— Это было раньше. Теперь я уже давно не плаваю и, наверно, никогда больше ничего не заработаю. Человек предполагает, а бог располагает. Все мы игрушки в руках судьбы.
Ингус рассказал о своих глазах, и Эрнесту все стало ясно. Его охватило мрачное предчувствие. До сего времени он надеялся, что богатый брат великодушно махнет рукой на отцовское наследство: «На что мне эти пустяки? У меня без того денег достаточно». Полуслепой нищий, у которого ничего, кроме одежды, нет, посмотрит на это иначе. Полдома и пожизненное обеспечение — вот чего он потребует. А что ему ответить?
— Это печально, Ингус, — сказал Эрнест. — Жаль, что я небогат, не то мы как-нибудь прожили бы. Но ты ведь сам понимаешь, как мне живется. Из долгов никак не могу выпутаться.
— Откуда же взялись долги? У отца их никогда не было.
— Но мне же пришлось начинать все сначала. Как выглядели Зитары, когда я их принял? Все запущено, разрушено, до последней вещички растаскано. Вот и завелись долги.
— Да, Эрнест, ты много потрудился. Сколько у тебя нынче хлеба посеяно?
— Я сдал землю в аренду.
— Значит, ты ловишь рыбу?-
— Этим делом мы уже не промышляем. Не оправдывает себя — сети дорого стоят.
— На какие же средства ты живешь?
— Перебиваюсь кое-как. Получаю немного за аренду, постояльцы платят несколько латов, остальное собираю по крохам.
— Но ведь ты бы мог сам обрабатывать землю.
— Сейчас этот тяжелый труд не оправдывает себя. Я уже пробовал, и пришлось оставить это дело.
Ингус улыбнулся.
— А что, Эрнест, если бы мы стали с тобой хозяйничать?
— Разве ты способен работать?
— В Англии я зарабатывал игрой на гармони. Играл на судах, и мне за это платили чаевые. Может быть, Мартын позволит мне играть в корчме. Свой заработок я буду вкладывать в нашу общую кассу, так что на жизнь хватит. Ты предоставишь мне приют и уход, а я откажусь от дома в твою пользу, и нам обоим будет хорошо.
— Не знаю, что из этого получится. Мне некогда ухаживать за тобой.
— Разве ты жениться не собираешься?
— Холостому лучше.
— Тогда я женюсь, и моя жена будет нам готовить обед.
Эрнест чуть не подпрыгнул от досады. Если бы свидание после многих лет разлуки не обязывало быть вежливым, он показал бы этому слепому нахалу. Вот он куда метит: мало того, что ему дают из жалости кусок хлеба, он еще мечтает о женитьбе.
— Тогда лучше я сам женюсь, — резко ответил Эрнест.
— Это верно, — согласился Ингус. — А так как оба мы, вероятно, не сможем жениться, мне придется остаться холостяком. Как ты думаешь, где мне лучше всего поселиться?
— Лучше всего у Янки. У него две комнаты.
— А он согласится?
— А почему нет. Ты ему очень пригодишься, потому что у Айи нет никого, кто присмотрел бы за детьми.
— О, это я смогу. Я буду им играть на гармони и стану рассказывать о своих приключениях. Эрнест, ты не проводишь меня к Янке? Так оно будет приличнее, если я в первый день навещу родню.
— Здесь недалеко. Только нужно идти сейчас, пока они не легли спать. Погоди, я позову кого-нибудь из цыганят, они тебе покажут дорогу.
Эрнест вдруг стал таким деятельным, что приятно было на него смотреть. Но Ингус улыбался.
Старый Криш пошел вместе с Ингусом и помог ему отнести морской мешок; гармонь Ингус повесил себе на плечо. Большой чемодан, который остался, в Зитарах, был закрыт патентованным замком, и Эрнест не мог поддаться злому искушению. Когда Ингус ушел, он осмотрел чемодан и попробовал поднять его. «Что в нем может быть — тряпки да безделушки. Так всегда бывает, когда человек не умеет жить…»
А Ингус шел за Кришем и думал: «Как странно устроен мир? Эрнест и Эльза — родные мне люди, брат и сестра, а на поверку — они чужие. А вот этот седой старик, который не приходится мне ни братом, ни отцом, во сто раз ближе и роднее их обоих. Он рад моему возвращению, хотя я ему ничего не привез».
— Хороший ты человек, — сказал он Кришу. — По правде говоря, именно ты имеешь право жить в Зитарах, а не Эрнест. Ты настоящий хозяин этого дома.
Криш смущенно промолчал.
— Жизнь не баловала нас, — продолжал Ингус. — Ты теперь стар, а я… — он нервно махнул рукой. — Но все равно, мы еще поживем.
— Обязательно, — отозвался Криш. — Ты только не вешай голову.
Остальную часть пути они прошли молча.
Если для Эрнеста этот день был мрачным, то Янка мог о себе сказать совсем иное. Первые утренние шаги принесли ему сюрприз: в старую, изношенную сыртевую сеть попался лосось — сорокафунтовая серебристая самка. Эта рыба в такую раннюю пору стоила четыре лата фунт. А после полудня почтальон принес письмо и какую-то книгу. Письмо было от известного латышского писателя, которому Янка за несколько недель до этого отослал два рассказа. Теперь этот человек сообщал, что рассказы ему понравились и их напечатают в толстом журнале, который он редактирует. Наряду с указаниями на некоторые ошибки в рукописи письмо содержало дружеское поощрение, совет продолжать начатую работу и обещание использовать все годное. Книга оказалась последним номером толстого журнала, и там среди многих известных всему народу имен Ян Зитар впервые нашел и свое имя. Это его так взволновало, что он забыл о пойманном лососе и весь день ходил как пьяный. У него есть талант! Если бы это сказал кто-нибудь из рядовых людей, можно было еще сомневаться, но как можно усомниться в мнении человека, который занимал одно из первых мест в литературе своего народа и был известен другим народам, суждения которого суровы и колючи. Недаром Янка, мучимый сомнениями, избрал для оценки своих писательских способностей самого строгого судью. Успешный исход взволновал его и перевернул всю его жизнь. Одиночество кончилось. С этого момента Ян Зитар приобрел много знакомых и незнакомых друзей и еще больше врагов. Позднее он убедился, что дружба и вражда — неизбежные спутники всякой публичной деятельности и что удовлетворению всегда сопутствует известная доля горечи. Единственное, что писатель приобретал в данном случае, — это сознание полезности своей работы. Если тысяча хвалит и сотня ругает, становится ясно, кому нужен его труд. Задача писателя состоит вовсе не в том, чтобы понравиться всем читателям, так же как публика не обязана принимать всех писателей или все труды одного писателя.