Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого
Шрифт:
— Значит, вы один из Ракоци?
Себастьян кивнул:
— Ференц-Леопольд был богат. Людовик Четырнадцатый купил для него земли у Марии, королевы Польши, и сделал ему другие дары.
Герцог поднял брови.
— Ференц-Леопольд оставил состояние своим наследникам, — продолжал Себастьян, — указав душеприказчиками герцога Бурбонского, герцога Майского и графа де Шарлеруа Тулузского.
— Так вот откуда ваше богатство.
— И казначейство Франции еще не все выплатило.
— Теперь я понимаю благорасположение к вам Людовика Пятнадцатого. Почему же вы не откроете все это?
— Открою, если меня вынудят оставить мои укрепления. Но мне не нравится выставлять напоказ славу своих предков, словно сам по себе я ничего не значу.
Себастьян нашел наконец то, чем можно заткнуть клюв этой болтливой сороке, маркграфине Бранденбургской. Да, благодаря розыскам, предпринятым друзьями-тамплиерами, он знал наверняка: нет никаких доказательств, что девица Текели вышла замуж за Ференца-Леопольда, но ничто не доказывало и обратное. Что же касается ребенка, то, как выяснил Себастьян, он умер в четырехлетнем возрасте; однако если бы кто-то докопался до этого, граф де Сен-Жермен надменно бы возразил, что смерть юного Ракоци была всего лишь имитирована, чтобы уберечь его от мести Габсбургов и младших братьев.
Себастьян украдкой следил за выражением лица герцога: убедила ли его эта выдумка? Во всяком случае, она его смутила. Когда они расставались, Вильгельм Гессен-Кассельский взял его за руку и посмотрел прямо в глаза:
— Я догадываюсь, друг мой, о невзгодах, которые вам пришлось пережить. И восхищаюсь силой духа, с какой вы скрывали ваши чувства. Узнаю в этом и благородство вашего сердца, и благородство крови.
Партия (во всяком случае, эта партия) была выиграна. Себастьян добавил:
— Если бы вы знали, ваше высочество, как я страдал, когда умер мой отец…
У него увлажнились глаза. Но эти слова были им сказаны не о смерти Ференца-Леопольда.
Он вернулся в Хёхст с гораздо более легким сердцем.
Истина была очевидна: ничто не существует без имени. Даже призраки обязаны иметь его, иначе их не принимают всерьез. Но что такое имя?
36. ДВА ЛЬВА НА СЕРЕБРЯНОЙ СТЕНЕ
«Было темно. Сквозь мрачные облака луна изливала слабый свет на глыбы лавы, окружавшие сернистые отложения. Набросив на голову льняное покрывало, держа в руке золотую ветвь, я без страха шел вперед, туда, где мне было приказано провести ночь. Ступая по раскаленному песку, я всякий миг чувствовал, как он осыпается под моими ногами. Облака громоздились над моей головой, молнии сверкали в грозовой туче, озаряя лаву вулкана кровавыми отсветами.
Наконец я добрался до назначенного места и обнаружил железный алтарь, на который и возложил мою таинственную ветвь. Произнес грозные слова. И в то же мгновение земля содрогнулась, гром загремел сильнее. Везувий рычанием ответил на этот грохот, добавив к вспышкам молний собственные огни. Хоры гениев зазвучали в воздухе, и эхо их голосов разнесло хвалу Создателю. Ветвь посвящения, которую я возложил на треугольный алтарь, запылала. Внезапно меня окутал густой дым. Погруженный во тьму, я думал, что проваливаюсь в бездну. Не знаю, сколько времени я пребывал в этом положении, но, открыв глаза, тщетно искал предметы, которые окружали меня прежде. Алтарь, Везувий, окрестности Неаполя — все исчезло. Я был в пространном подземелье, один, вдали от всего мира. Подле меня лежало длинное белое одеяние; его легкая ткань казалась сработанной из льна. Медная лампа на черном столе, стоящем на гранитной скале, освещала греческие слова, которые указывали мне дальнейший путь.
Я облачился в одеяние, взял лампу и углубился в тесный коридор с облицованными мрамором стенами; он был три мили длиной, и мои шаги тревожно отдавались под его гулкими сводами. Наконец я нашел дверь; за ней открылась вереница ступеней; я стал спускаться. После долгого спуска мне показалось, что я вижу впереди какой-то блуждающий огонек. Я укрыл свою лампу и вперил глаза в этот зыбкий свет, но он рассеялся.
Без сожалений о прошлом и не страшась будущего я продолжил свой путь, становившийся все труднее. Я по-прежнему двигался по галереям, сложенным из черных тесаных камней и не осмеливался положить конец этому подземному путешествию. Наконец после весьма долгого перехода я достиг квадратного зала. В каждой из его стен на четырех противолежащих точках имелась дверь, каждая своего цвета. Я вошел через северную, черную; та, что напротив, была красной; восточная — синей, а последняя — ослепительно белой. Посреди зала возвышалась некая кубическая масса; хрустальная звезда сверкала в ней. На северной стене была изображена женщина, обнаженная по пояс, бедра укутаны черной тканью с двумя серебряными лентами; она держала жезл, конец которого касался лба мужчины напротив нее. Их разделял одноногий стол. На нем стоял кубок и лежал наконечник копья. Из земли, словно стремясь к мужчине, вырывалось пламя. Одна надпись объясняла смысл изображения, другая указывала, какие меры я должен был принять, чтобы выйти отсюда.
Рассмотрев картину и хрустальную звезду, я приготовился выйти в красную дверь. Она открылась с ужасающим скрипом и захлопнулась предо мной. Тогда я попытал лазоревую; та не затворилась, но внезапный звук заставил меня обернуться. Я увидел, как хрустальная звезда заискрилась, взлетела, потом устремилась сквозь белую дверь. Я последовал за ней».
Себастьян поднял глаза от бумаги. Интуиция подсказывала, что описанное им гораздо глубже по смыслу, чем просто сон. Не ему истолковывать это видение. Но оно должно открыть ему то, чего он не знал о себе самом.
Месяц назад у него возникла идея изучить в лаборатории, которую он оборудовал в Хёхсте, воздействие щелочной золы на иоахимштальскую землю. Он уже научился производить щелочные соли, прокаливая дробленый известняк, сушеные растения и уголь, и изучал их взаимодействие с различными веществами. Одним из результатов оказалось то, что колодезная вода, отфильтрованная с помощью золы, становилась значительно чище и сохраняла чуть солоноватый, но отнюдь не неприятный привкус.
Но если эту золу потом высушить на открытом воздухе, в ней образовывались небольшие кристаллики. Стало быть, там содержатся соли.
В тот день Себастьян высыпал щепоть этих солей на слой иоахимштальской земли в фарфоровой чашке, потом закрыл крышкой. Во время операции в другую чашку, с водным раствором солей, случайно упала льняная тряпка. Изучив на следующий день результаты своего опыта, Себастьян установил, что кристаллы солей превратились в тонкую белую пыль, а та, в свою очередь, явно приобрела люминесцентность.
Значит, иоахимштальская земля передает свои свойства минеральным субстанциям, с которыми соприкасается. Странно! Но что же это за свойства? Какой тут принцип и в чем его материальная основа?
Себастьян перебирал в голове одну гипотезу за другой, но не пришел ни к какому решению. Вытирая крошки земли вчерашней тряпкой, он вдруг заметил, что ее ткань изменилась и стала блестящей — казалось, будто лен побелел и превратился в шелк.
Еще одна странная метаморфоза. Конечно, зольные соли не превратили лен в шелк, в этом он был уверен, но, во всяком случае, они ему придали такой вид.
В его голове зародилась одна идея. Он немедленно решил сообщить Кобенцлю, что открыл способ облагородить лен и придать ему шелковый блеск. «Нас ждет прекрасное будущее, — писал он шутливо, — если мы ублажим мещан, которые хотят выглядеть богачами; те будут только рады платить дешевле за чулки из поддельного шелка!»