Сент-Женевьев-де-Буа
Шрифт:
Впрочем, если бы и не существовало на свете красивой но малообоснованной теории об андрогенах, в отношении их двоих ее следовало бы придумать, поскольку в определенном смысле они действительно как бы являли собой две половины одного гармоничного целого. Причем то, чем в избытке наделена была одна, напрочь отсутствовало в другой — обходиться друг без друга поэтому им было крайне трудно. Возможно, в силу именно этого обстоятельства они практически никогда не расставались, но по этой же причине трудно было представить себе более непохожих людей, трогательная привязанность которых искренне удивляла многих.
Они родились в один год, в одном горном селении. Причем обоим повезло со временем рождения, поскольку они появились на свет уже после смерти вождя всех народов, когда их семьи были возвращены из холодных неприветливых степей Казахстана в родные горные ущелья Поэтому они выжили, в отличие от старших братьев и сестер рожденных в ссылке и там же похороненных. Впрочем, на этом формальное сходство между ними заканчивалось. Ахмет был единственным, оставшимся в живых ребенком немолодых сельских учителей, людей в селе очень уважаемых, к тому же принадлежащих к хорошей древней фамилии.
Несколько позже чувства односельчан разделили и местные власти — отец его постоянно заседал в каких-то комиссиях и президиумах, мать фотографировали для центральных газет. В семье был относительный достаток, но главной ценностью всегда был и оставался он — единственный сын.
Беслану судьба уготовила роль девятого и отнюдь не младшего ребенка в большой семье, принадлежащей не к самому почитаемому и богатому роду — тейпу. Сколько
Исключительность Ахмета, к великой радости его родителей не осталась лишь формальной исключительностью единственного ребенка в семье — он рос мальчиком на удивление талантливым, очень скоро в этом убедились не только родители — на всех местных торжествах маленький Ахмет читал неплохие стихи собственного сочинения, легко мог воспроизвести и творения классиков, которые без больших усилий запоминал наизусть. Местные газеты с удовольствием и не без пользы для своих скудных весьма с литературной точки зрения страниц, публиковали его заметки, короткие рассказы, а позже — подобие философских эссе, которым он начал баловаться уже в старших классах школы, окончание которой принесло ему, разумеется, золотую медаль и направление в один из престижных московских вузов В этом смысле у Беслана все складывалось с точностью до наоборот В школу он с возрастом старался ходить как можно реже, потому что уже в младших классах его появление в школьных стенах ознаменовывалось грандиозными драками и показательными наказаниями тех, кто в его глазах запятнал себя недостойным мужчины и чеченца поведением. Он никогда не дерзил учителям откровенно — они были старшими и в соответствии с национальными традициями — это было недопустимо, но прямой немигающий взгляд его каре-зеленых глаз выводил из себя педагогов сильнее, чем самая отчаянная дерзость Смотреть таким образом — практически не мигая и не отводя глаз ни на минуту он мог на протяжении всего урока. Это выдерживали не все — с криком его выставляли за дверь Посему, со временем, когда он сократил время своего пребывания в школе до минимума — это никого особенно не огорчило Семья никогда всерьез не занималась его проблемами, если не поступало очень уж настойчивых жалоб извне, учителя же его откровенно почти ненавидели и были отсутствию в школе только рады. Исключение составляли родители Ахмета, с которым он удивительным для всех образом подружился буквально с младенческих лет и, как оказалось потом, на всю жизнь. Для них любое устремление сына было сродни воле провидения, странной дружбе столь разных детей они не препятствовали Напротив, в доме Ахмета, Беслан находил зачастую и еду, и ночлег, и некоторое даже понимание со стороны взрослых, которые, по крайней мере замечали, что он существует на свете и этот факт их не раздражал.
Справедливости ради следует заметить, что к моменту окончания школы авторитет Беслана у односельчан был вполне сопоставим с авторитетом Ахмета Однако это был авторитет совершенно иного рода Будучи чрезвычайно ловким, сильным и безрассудно смелым ребенком от рождения, Беслан, поставленный в условия, в которых ему довелось расти, к этому добавил еще изрядную долю дерзости, хитрости, жестокости и удивительное умение стремительно принимать самые невероятные, но впоследствии оказывающиеся единственно верными решения В силу этих качеств, он был рано примечен теми жителями села, чей промысел уже в ту пору был далек от идиллического мирного труда сельских тружеников Его стали привлекать к участию в разного рода преступлениях — он ни разу никого не подвел и даже не вызвал нареканий — дальнейшая его карьера угадывалась легко Однако все сложилось несколько иначе и в определенном смысле — именно Ахмет в ту пору спас друга Он уезжал в Москву, поступать в институт, Беслан неожиданно для всех и быть может для себя самого решил следовать за ним. Не случись этого, он неизбежно и скоро попался бы на угоне машин или скота, краже бензина, торговле анашой или каком другом преступном промысле, в который был активно вовлечен и быстро очутился бы, повторяя судьбу многих соотечественников, за тюремной решеткой Впрочем это был еще не самый худший исход — многие на этом пути встречали свою скорую и страшную порой смерть. Теперь же, уважая принятое им решение, его « передали» в Москву, на попечение людей занятых делами куда более серьезными, а значит и более осмотрительными, обладающими в столице уже в те времена немалыми связями и влиянием. Работа на них была менее рискованной и безусловно гораздо более перспективной Так начался их московский период. Ахмет учился в институте, читал Маркеса и Кастанеду, слушал Галича и Окуджаву, выпрашивал «лишний билетик» в «Ленком» и на «Таганку», по-прежнему писал стихи и философские эссе, которые теперь, правда, негде было печатать — московские издания в подобном творчестве дефицита не испытывали. Беслан числился рабочим АЗЛК, в действительности работал на одной из полу подпольных станций технического обслуживания автомобилей, осваивая бизнес, позже ставший едва ли национальным — в основе его лежал угон автомобилей, их документальное и техническое преобразование для продажи в союзные и братские тогда еще республики советской империи. Они снимали убогую двухкомнатную квартирку с ободранными обоями, ржавой сантехникой и целым стадом не правдоподобно огромных и наглых тараканов, на первом этаже хмурого многоэтажного дома в отдаленном районе Москвы, еще недавно бывшем просто деревенькой, примыкающей к столице и в конце концов ею поглощенной. Между одинаковых грязно-белых блочных громадин еще ютились кое-где покосившиеся деревянные избушки и зеленели чудом уцелевшие островки деревенских огородов. На большее им пока рассчитывать не приходилось — заносчивая русская столица к «лицам кавказской национальности» уже тогда особой симпатии не испытывала, а средствами достаточными чтобы их происхождение перестали замечать, они еще на располагали Однако по прошествии времени все начало меняться. Ахмет продолжал учиться, совершенствуясь интеллектуально и духовно. Беслан довольно быстро поднимался по иерархической лестнице в своей области Похоже, как и названный брат, он оказался человеком талантливым, но это был очень своеобразный талант Когда Ахмет перешел на третий курс, хозяева Беслана благословили и организовали его поступление в институт, правда не очень престижный — автодорожный и на заочное отделение, но этого было вполне достаточно В восемьдесят восьмом Ахмет защищал диплом, Беслан к тому времени тоже подбирался к окончанию учебы, правда это обходилось ему недешево, но деньги к тому моменту уже не были для него проблемой. Он давно не работал на станции технического обслуживания — таких станций в его ведении теперь было больше десятка, «под ним» числились и несколько больших современных автоцентров, а также три автосалона, торгующих машинами самых различных марок Определить точно его должность в каждой из этих разрозненных на первый взгляд структур и структурочек было весьма затруднительно, однако ответ как-то совершенно случайно сорвался у него с языка и был по сути точен.
Когда одни из преподавателей Ахмета, которому при содействии Беслана быстро и за чисто символическую плату починили попавший в аварию старенький "
Мерседес", поинтересовался кем же работает столь всемогущий и щедрый человек, Ахмет неожиданно замялся, а Беслан не думая и секунды, спокойно ответил: начальником службы безопасности В те времена это звучало внушительно и немного таинственно. Доцент одного из самых престижных институтов империи долго и с некоторой долей подобострастия жал ему руку С тех пор они оба отвечали именно так, и мало чем грешили против истины Уже вовсю дули ветры перемен и оба, каждый на своем поприще и каждый по-своему ощутили их бодрящее дыхание — решение остаться в Москве был принято солидарно и на малой родине встречено с пониманием.
Он очнулся, когда за окном забрезжил рассвет. Солнце еще не взошло, но небосклон уже насыщен был его невидимыми лучами — ночной сумрак уступил место темной синеве предрассветных часов, а возможно уже и минут. Все это бросилось ему в глаза сразу, потому что большое окно в гостиной вопреки обыкновению, не было задернуто тяжелой портьерой темно бордового бархата и, к тому же, широко распахнуто — по комнате гулял свежий прохладный ветер Атлантики. Возможно он и разбудил его, а возможно — Дмитрий Поляков проснулся сам. Одетым и даже в ботинках, полулежал он а глубоком вольтеровском кресле, где очевидно и заснул Голова раскалывалась, словно изнутри кто-то беспощадный и жестокий ритмично бил тяжелым молотом в область затылка, а снаружи при этом медленно и неумолимо затягивали жесткий железный обруч Все эти признаки говорили о том, что вчера он тяжело до беспамятства напился, что случалось с ним крайне редко ( пить он не любил, но умел), но все же случалось — потому симптомы были знакомы и легко узнаваемы.
В темно-синем предрассветном полумраке предметы в комнате только угадывались, но он разглядел низкий столик заставленный пустыми бокалами, пепельницами, полными окурков, грязными тарелками с остатками десерта и полупустой фруктовой вазой — теперь в ней валялась банановая кожура и огрызки каких-то фруктов.
Мысли, которые в эти минуты тяжело и медленно ворочались в его воспаленной и мучимой тяжелыми спазмами боли голове, были почти осязаемы.
Они почему-то напоминали ему толстые жирные мидии, плавающие в темном, почти черном густом маслянистом соусе-супе, который подавали в местных рыбачьих тавернах. Так же как те самые мидии — мысли его сейчас были скользкими, и ему никак не удавалось их ухватить и прочитать. Мидии также обычно не желали ложиться в ложку, соскальзывая с нее и тяжело сваливаясь в тягучую черную жидкость. Нечто похожее, как представилось вдруг ему плескалось сейчас в его голове и в этом густом тошнотворном горячем вареве медленно переворачиваясь с одного жирного бока на другой плавали, ускользая от сознания толстые и скользкие его мысли. Такая вот возникла у него аллегория. Но как бы параллельно с ней в сознании Дмитрия Полякова происходило еще нечто В рамках этого нечто кто-то невидимый и неумолимый словно прокручивал быстро-быстро обрывочные кадры любительской видео записи Причем именно любительской — камера в руках оператора подпрыгивала и качалась, от чего картинка на экране дергалась, норовила сползти куда-то в сторону, изображение то и дело прерывалось, и о содержании тех событий, которые запечатлел безвестный оператор, можно было скорее догадываться, напрягая воображение, чем знать наверняка. Полякову, однако догадываться и напрягать воображение не было никакой нужды, он был участником тех самых событий и даже обрывочных кадров, мелькающих на невидимом экране, доступном только его восприятию, было достаточно, чтобы немедленно восстановить всю картину в целом. И это была очень неприятная для него картина. Более того, созерцание ее оказалось столь невыносимо, что даже боль раскалывающая его череп изнутри, отступила на второй план. Он видел Ирэн, волосы которой были растрепаны и некрасиво болтались вокруг лица, глаза подернуты какой-то странной пеленой, которая не скрывала их и нисколько не преумаляла фиалкового сияния, но придавала взгляду какое-то странное безумное выражение. Подол тонкого платья задрался и взгляду открыты бесстыдно и безобразно, не смотря на отточенную свою красоту, разбросанные ноги Вот она сидит напротив него в низком кресле, в вызывающей позе — локти рук уперты в обнаженные круглые коленки широко разведенных ног, а сжатые в кулачки ладони подпирают острый подбородок Она пьяно болтает головой и громко говорит, почти кричит что-то вызывающее, дерзкое, грязное, от чего красивые губы ее уродливо пляшут на смуглом лице Еще один человек в кресле напротив него и рядом с Ирэн У него красивое загорелое лицо, подбородок, правда, несколько тяжеловат, а глаза, пожалуй мелки и посажены чересчур близко, но в целом, он мужчина, конечно, привлекательный. Он раскатисто смеется над тем, что говорит Ирэн, гладит ее по голове, поощряя и лаская одновременно, как маленькую девочку. Но получив его признание, она ведет себя совсем не по-детски Еще шире раскинув точеные свои ноги, она закидывает одну из них на колено мужчине, и теперь его рука неспешно поглаживает уже ее обнаженную ногу, свободно двигаясь от колена к бедру Ирэн низко сползает в своем кресле, теперь она почти лежит в нем и голова ее бессильно запрокинулась назад, спутанные волосы закрывают лицо, однако она продолжает что-то совсем уже бессвязное выкрикивать и громко вульгарно смеяться, широко раскрывая рот, в который забиваются длинные спутанные пряди волос Ее однако это нисколько не беспокоит Зрелище это Полякову невыносимо, и он пытается вмешаться Не без труда поднимаясь из своего кресла, он грубо сбрасывает ногу Ирэн с колена незнакомца, но тот реагирует жестко и стремительно. От полученного удара Поляков отлетает назад и в падении возвращается в свое глубокое кресло, благо оно оказалось на пути — в обратном случае он беспомощно растянулся бы на полу гостиной Смех Ирэн, громкий, радостный с истерическими повизгиваниями звенит в его ушах, а дальше наступает темнота, словно пленка в невидимом магнитофоне внезапно закончилась. Однако, никакая это не пленка, в своей предрассветной похмельной действительности Поляков вдруг остро ощущает боль в области левой скулы, а попытка разомкнуть запекшиеся губы и подвигать челюстью эту боль заметно усиливает Теперь он вспомнил все, что произошло накануне и это воспоминание заставило его забыть о боли физической. Он испытывал сейчас сильнейшее чувство, ранее ему неизвестное, поэтому не знал, что называется оно одним коротким и жгучим словом — ревность. И испытание это оказалось ему едва ли по силам Возможно, не страдай его телесная оболочка в эти минуты от жестокого похмелья и удара кино ковбоя, оказавшегося и в жизни крутым парнем, он бы переносил душевные муки легче. Но сейчас, лишенный способности немедленно что-то предпринять, а этого его оскорбленное « я» желало более всего, более даже немедленного возвращения Ирэн, а быть может именно в целях этого возвращения, он испытывал страдания неведомой им ранее силы и остроты Он и презирал себя, и одновременно жалел до самых натуральных и подлинных слез, которые заволакивали глаза — чего не случалось с ним с детства.
Ненавидел Ирэн, и любил ее без меры, и мучительно хотел немедленно заполучить в полное свое распоряжение Чтобы наказать? Убить? Искалечить?
Унизить? Просто избить, швырнув на пол и долго без сожаления пиная ногами?
Изнасиловать? Или заключить в объятия и, рыдая, просить прощения? Он хотел всего этого сразу. Именно так-всего одновременно И никто бы не смог его убедить в эти минуты, что так быть не может.
Прохладный ветер Атлантики и захватившие его чувства, тем не менее, сделали свое дело — он нашел в себе физические силы совладать с непослушным телом и начать действовать, потому что самым сильным и нестерпимым все же было желание немедленно вернуть все обратно. Все в данном случае для него было — Ирэн Он дотянулся до телефона и голос в трубке, ответивший практически моментально, вежливо поинтересовался, чего угодно мсье Полякову « Они все знают, что происходит» — обречено, но и зло в то же время подумал он, а вслух попросил соединить его номером американца — Сожалею, но это невозможно Он просил не беспокоить его до двенадцати часов дня по меньшей мере, — бесстрастно и неизменно любезно сообщил голос в трубке. Но к этому Поляков был готов — В каком он номере? — вопрос прозвучал излишне резко и почти грубо На том конце провода, похоже, несколько растерялись — Но я не совсем уверен, мсье Поляков, что смогу вам помочь….
— То есть вы отказываетесь сообщить мне номер его апартаментов?
— Боюсь, что я не вправе этого сделать, мсье Поляков — голос в трубке был напряжен, но по-прежнему пытался остаться бесстрастным " Гады, сволочи, проклятые лягушатники! Конечно, они все знают и за всем наблюдают исподтишка, и потешаются. Американец увел у русского бабу! Как весело! Но я вам сейчас устрою веселье! " — Нельзя даже сказать, что Поляков подумал об этом — так, промелькнула стремительно мысль в сознании, но оно-то как раз ее считать успело и то, что содержала в себе эта мыслишка, породило в нем волну холодного бешенства, которое неуклонно, с каждой секундой усиливалось, затмевая собой все остальные чувства и мысли — Отлично! Тогда я немедленно пойду по отелю и буду стучать во все номера подряд. Нет!.. Разумеется, не во все, а только в апартаменты и номера-люкс. Вы же не станете отрицать, что все номера расположенные под моим и над моим таковыми и являются? Правда? Что, русский оказался не так уж глуп? А? Так что вы скажите теперь? И что скажут ваши привилегированные постояльцы, когда я разбужу их на рассвете?