Сентиментальный детектив
Шрифт:
«Твой! – по-другому тебя Лешка никогда не называл, – совесть совсем потерял!
– Что, – с тревогой спрашиваю, – случилось?
Он немного помариновал меня, и отвечает:
– Который день под нашими окнами стоит!
– Как стоит?
– А так. Люди по четвергам в баню ходят. А он приедет, и на твое крайнее окно смотрит. Как волк, ночью приходит, а теперь приезжает.
А помнишь, как у нас раньше с тобой было. Ты уйдешь в свой институт, а я каждый вечер стану у окна и жду тебя. Вот ты видно, по старой привычке и приходишь. Сердце щемит,
Боже мой, как же я рада была. Теперь любой четверг я выгоняла его из дома. Хочешь иди в баню, хочешь с ребятами в бильярд поиграть, я бы его могла даже к Насте отпустить, если бы он захотел. Четверг, любимый, был мой день. А у Лешки выходной. Я становилась у окна, и до ночи простаивала. Ты видел меня?»
Скударь уже устал возмущаться. Она готова была его к Насте отпустить. Классно стервец устроился, за чужой, то есть его, спиной. Увел с вешнего луга обманным путем такую козочку, а теперь еще ей, глупенькой, морковку лжи, в собственных интересах, скармливает.
О, змий шестиголовый. О, исчадие ада. Где ее письмо?
«Любимый мой. Никто не знает, откуда мы приходим, и не знает никто, куда уходим. Непроницаемая тьма сзади, и густые тени впереди. И так миллионы лет. Пришло нам время расставаться, и неважно дорогой, что мы носили, ели ли вкусные кушанья, ездили на иномарках или Запорожцах, были на Багамах, или нет. Ни тщеславие, ни власть, ни деньги, ничто не нужно человеку, когда жизнь уравнивает всех в правах.
О человеке остается лишь недолгая память. Плохая или хорошая, но память. Пусть говорят, что земной шар большой погост, а я считаю, коли ты есть, он – цветник. А наша память – самый красивый цветок.
Еще до того, как я встретилась с тобой, я выбрала дорогу, на которой человеческая жизнь, лишь постольку имеет смысл, поскольку ты будешь служить большому, светлому, чистому, коим является окружающий нас бесконечный мир; а предназначение маленькой женщины, если она хочет прикоснуться к вечному, есть продолжение рода, и великая любовь, к единственному, своему избраннику.
Я могу теперь не лукавить перед тобой, и со всей откровенностью сказать, что всю свою сознательную жизнь, осталась верна своей философии, а тебя мой дорогой, и единственно желанный мужчина, готова была съесть до последнего пупырышка.
И то, что я тебя не видела пятнадцать лет, эти годы не были вычеркнуты из нашей с тобой жизни. Я готовилась тебя увидеть, я каждый день готова была к встрече с тобой. Это были годы не только физического увядания, но и годы углубленного самосозерцания и самообразования.
Смейся, смейся мой любимый. Может быть у меня и появились две морщинки под глазами, но не более того.
Мой единственный, мой любимый, ой, прости, я начинаю разговаривать с тобою в прошедшем времени.
Пока ты был, ты существовал я шла, я поднималась в гору. Я хотела соответствовать тебе, я хотела сохранить себя и физически и нравственно, и выглядеть даже лучше чем раньше.
Ты заметил или нет, что у меня нет ни одной лишней жиринки, что я не смотрюсь на свои тридцать три года. Мне от силы дают двадцать пять, это при трех сыновьях. Я ведь как ты стала почти спартанкой. Сплю не на подушке, а на полене. Для шейных позвонков полезно. И не переспишь лишний часок. А бассейн, пробежка по утрам, гимнастика, у меня как у десантника в училище. Мой Лешка всегда поражается. Нас говорит, только на первом курсе в училище так гоняли. Так и то не все выдерживали, бросали учебу. Смеется. А чтобы добровольно? Что любовь с людьми делает! Ты, мать, – он меня так иногда называет, – у нас все рекорды бьешь!
Поэтому, мой любимый, я во всеоружии встретилась с тобою. Надеюсь, ты оценил мою фигуру. У тебя, мой любимый, как у молодого бога из связок мышц вылеплено рельефное тело, и у меня оно округлое и сильное, как у белорыбицы.
Пишу тебе, мой ненаглядный, урывками, ничего не скрывая и не утаивая. Белить написанное не буду, не хочу. Пусть, мои мысли, мои чувства бессвязно выльются на бумагу. Простишь, надеюсь, меня мой любимый.
Я все время стараюсь увязать мои принципы, мои размышления с действительностью, и вижу, как неуклюже у меня это получается.
Женщина – о двух мужах. Матриархат. Любовница. Любимая. Страх потерять тебя не позволял мне мысленно, даже перед собой, постановить этот вопрос. Теперь ставлю.
Я ведь подспудно, на интуитивном уровне знаю, что семейная жизнь разрушает ту легкую, хрупкую иллюзию, которую мы называем любовью. Может поэтому, так легко вспыхивают на стороне случайные связи? Итог у них обычно один: легкий костерок, пепел забвения и редко – всепожирающая страсть, обжигающее пламя.
Наша с тобой любовь была целомудренней. Чтобы ее сохранить, мы должны были ее поднять на недосягаемую высоту. Она там и была по воле судьбы все эти годы.
А знаешь, как сердце, как губы, как тело хотело проверить ее в других условиях. Пройти вдвоем по жизни. Выдержали бы мы испытание обыденной прозой? Хватило бы у нас: силы, желания, и воли? Ты сказал, да!
Я верю, и не верю, и снова верю!
Действительность оказалась суровей, чем мы предполагали. Теперь не узнаешь! Второй жизни не будет. Приходится нашу веру и любовь проверять в исключительных условиях. Но экстрим, легче долгого пути.
Прости, ненаглядный! Это не сомнения в правдивости твоих слов. Ты был искренен. Поэтому можешь заглянуть в самые потаенные части моей души.
Я, мой сладкий, ничего не боюсь, ни Лешкиной насмешки, ни осуждения соседей, ни даже своей совести, которая иногда меня спрашивает: что ты делаешь, как ты смеешь? Право же, любовь моя, для меня, все, что связано с тобою, сладчайшая пытка. И наше горькое расставание, пытка не меньшая. Эту пытку, клянусь тебе, я вынесу до конца. Один ты мне судия!
А все эти рассуждения собственников мужей, что единственным нравственно допустимым базисом брака, во всех классах, и всеми классами была признана индивидуальная половая любовь, я отметаю. Не было такого. Подобные условия гражданского брака лицемеры и ханжи освятили в собственных интересах. Любовь девушки, любовь женщины, любовь любимой, намного выше ее стойлового содержания хозяином мужчиной.