Серая нить. Книга первая.
Шрифт:
Мы шли четыре тэя, может пять. В пустыне трудно определить время. Когда нам разрешили остановиться и отдохнуть – была глубокая ночь. Воины окружили нас, хотя это было лишним. Мы были так измотаны, что мысли о побеге даже не приходили в голову. Жажда, голод и усталость доконали нас. В таком состоянии мы и в правду мало, чем отличались от животных. С нас сняли колодки и кинули мешок с едой. Мясо, лежавшее там, уже отдавало душком, но чувство голода притупило все остальные чувства. Люди бросились набивать рты. Я тоже схватил кусок мяса и стал отрывать его от кости.
Вдруг, один из пленников отбросил полу-обглоданную кость и закричал, упав на колени, стал блевать. Все, что он успел съесть, было извергнуто наружу. Порывы
В этот момент тучи, закрывавшие ночное светило, разошлись, и мы увидели обглоданную часть человеческой руки, которую отбросил наш товарищ. Решив остаться лучше голодными, люди старались избавиться от остатков этой пищи. Некоторые не выдержали такой правды, захлебнулись в собственной рвоте.
Меняла замолчал, и нервно сглотнул. Даже через столько лет воспоминания вызывали у него тошноту.
– Усилием воли я удержал, рвущиеся наружу, куски проглоченного мяса, – продолжил рассказ старик. – Мне надо было выжить, а чтобы жить, нужна была пища, – произнес он и опустил голову, пряча глаза.
– Я чувствовал, цель моих поисков рядом, и умирать от голода в нескольких шагах от неё не входило в мои планы. Мои спутники заметили, что я продолжаю есть, стали приближаться ко мне. На их лицах читалось решимость рассчитаться со мной за все: и за год скитаний, и за то, что по моей прихоти они попали сюда, и за то, что сейчас ем их товарища.
Вождь, наблюдавший за нами, отдал команду. Воины подбежали, пинками усадили на песок пленников, и только боцман остался стоять на ногах. Он смотрел на дикарей взглядом, из которого ушло повиновение, один против десятка воинов. Дикарь в маске заорал на него, но боцман даже не шелохнулся. И тогда туземец ударил его своим копьем, целясь в живот, чтобы смерть была долгой и мучительной. Боцман, проведший всю свою жизнь в море и покрытый шрамами, полученными в морских сражениях, перехватил копье, сбил дикаря с ног и пригвоздил его к земле. Это было последние, что успел сделать боцман. Подбежавшие дикари пронзили тело моряка копьями. К телу убитого подошел вождь и копьем, больше напоминавшим меч с очень длинным древком, отрубил голову мертвому боцману. Затем он взял голову за волосы и, крича, стал размахивать ею. Перестав вопить, вождь водрузил голову на древко копья и воткнул в песок. Он положил ладони на голову и что-то забормотал. Я стоял рядом и мне удалось взглянуть в его глаза, в них небыло зрачков – только серая мгла. Но ёще страшнее стало, когда только что отрубленная голова сначала прекратила кровоточить, затем мертвые губы стали шевелиться, словно они читали молитву. Но колдун не дал им её закончить, он придвинул ближе копье, и втянул воздух. То что произошло дальше заставило пленников крепче прижаться друг к другу, через открытый рот отрубленной головы заструился белый дымок. Дикарь продолжал втягивать воздух, а вместе с ним и дымку. Спустя мгновение всё закончилось, едва хвост дымки был втянут колдуном, кожа на отрубленой голове сморщилась, лицо покрылась глубокими морщинами, а высохшие глаза вывалились на песок. На песок клочками стали падать волосы, и через несколько мгновений череп стал лысым. В воздухе запахло гнилью, а над черепом закружились, неведомо откуда появившиеся здоровые зеленые мухи. Вождь произнес ещё несколько фраз, убрал руки от черепа, чуть наклонился и дунул. Возглас удивления пролетел над ночной пустыней. Череп от этого дуновения рассыпался прахом. Пленники от показанной силы совсем поникли. Они сдались, по сути, уже считая себя мертвецами.
Ко мне подошел один из воинов. Он накинул на шею веревку и подвел к вождю. Я чувствовал, что правитель туземцев не просто рассматривал меня, он копался в моей голове, как в своей сумке. Но затем это чувство внезапно исчезло. Вождь бросил мне флягу и отвернулся, потеряв ко мне интерес. Нога, что вдавливала меня в землю, исчезла. Я схватил флягу и жадно приложился к ней. Вкуснее воды я не пил в своей жизни. Чистая, прохладная она была сладковатой на вкус. В тот момент она показалось мне напитком богов.
– С чего такая щедрость? Судя по твоему рассказу, дикари не отличались человеколюбие, – поинтересовался Дхим.
– Мой повелитель, о щедрости не могло быть и речи. Все дело в их обычаях и верованиях. В обряде, ради которого нас и гнали через пустыню, должен принимать участие чужеземец который в первый раз попробовал человеческой плоти. От этого сила волшбы, по убеждению туземцев, становилась сильнее, а дух, вселяющийся в человека, жил дольше.
– Понятно, продолжай.
– Едва ночное небо стало сереть, отряд отправился дальше. Для проведения успешного обряда важно было, чтобы все начиналось в предрассветной мгле, когда ночь уступила место утру, а солнце еще не проснулось. Дикари называли это время ТЫХ-КАО. По их приданиям именно в этом промежутки времени живет дух огромного шакала, что оберегает их племя и дает великую силу вождям.
По мере нашего продвижения становилось светлей. Я с удивлением отметил горы, что днем виднелись вдалеке, теперь возвышались перед нами. Ещё через пол тэя стал, виден, прорубленный в скале, проход.
Когда мы к нему подошли, с пленников сняли колодки и, связав руки, по одному стали подводить к вождю, стоящему у входа в каменный коридор. Он подошедшему рисовал пальцем на лбу толстую красную линию, затем кистью, измазанной темной жидкостью, красил низ живота и руки. После чего передавал пленника воину, который уводил равнодушного ко всему человека в глубь коридора.
Меня повели по проходу последним, при чем вождь не стал ставить на мне метку. Вместо этого надел на мою шею ошейник, а на руки нацепил браслеты, тонкие с виду, но очень тяжелые.
Длина коридора была примерно сто шагов, по окончанию которого мы очутились в большой пещере. Едва я переступил порог, почувствовал, как на моей голове зашевелились волосы. Пещера давила своими размерами и ощущением неизбежной смерти. С каждым шагом становилось ясно, отсюда тебе никогда не вырваться. Твой путь окончен, и чуда не будет. Вдоль стен стояли каменные чаши, в них дымились ароматные травы, но и они не могли заглушить жуткую вонь, которая стояла в пещере. Тошнотворный запах разложения заполнял нос, рот, казалось, он просачивался сквозь кожу, забиваясь в каждую пору на теле. Рядом с ними в специальных креплениях чадили факелы, слабо освещающие стены и свод пещеры.
По середине пещеры возвышался огромный шар, примерно треть его верхушки была срезана. В середине среза имелось небольшое углубление, в котором лежал обломок камня. По виду обыкновенный булыжник, но от него так и веяло холодом. Даже на расстоянии нескольких шагов у меня возникло ощущение, что из меня высасывают жизнь. Щупальца невидимого дотронулись до моей души, кольнув в самое сердце, пробуя, каков я на вкус. Но затем это нечто чего-то испугалось, и спряталась назад, как улитка прячется в свой домик. Я понял – это нечто было в камне. Оно было живым, нет, оно хотело ожить, но что-то ему мешало и за это оно ненавидело все живое.
– Не слишком ли ты много приписал этому камню? – усмехнулся, Дхим. – Я слышал, что камни могут влиять на судьбу человека, но чтобы они хотели ожить, такое слышу впервые.
– Мой господин, если вы позволите закончить рассказ, то убедитесь, я говорю лишь правду, – ответил меняла.
– Ну что же, продолжай тогда, – разрешил Дхим.
– Слушаюсь, мой господин, – склонился в поклоне, ростовщик. Вокруг шара с камнем, словно лепестки вокруг цветка, расположились плиты. В них были выдолблены контуры человечного тела, и уже лежали шесть бывших моих спутников. Остальных дикари загнали в клетку в дальнем конце пещеры.