Серая Женщина
Шрифт:
– Судя по всему, вы один?
– Да. Заблудился.
Я хотел было поделиться подробностями, но провожатый, не слушая, повел меня вверх по широкой лестнице, на каждой площадке снабженной фигурной кованой решеткой, которую он открывал с неторопливостью почтенного возраста. Всякий раз, ожидая поворота огромного ключа в старинном замке, я ощущал таинственный и необъяснимый дух веков. Мне даже чудилось, что слышу могучее бормотание, напоминавшее нескончаемый шум подходящих и отступающих морских волн. Звук доносился из едва заметных огромных открытых галерей по обе стороны лестницы. Казалось, в тишине воздуха раздаются голоса многих поколений людей. Странно, однако, что мой провожатый – тяжело ступавший и с трудом державший высокий подсвечник старик – оказался единственным обитателем огромного дома, замеченным в обширных коридорах и залах или встреченным на великолепной лестнице. Наконец мы остановились перед высокой золоченой дверью, ведущей в гостиную, где собралась
Дверь распахнулась, и я оказался в зале, полном удивительного бледного света, не концентрировавшегося в каком-то определенном месте, не лившегося из центра, не мерцавшего от движения воздуха, но наполнявшего каждый уголок пространства, делая все вокруг восхитительно ясным. Этот свет отличался от газового или свечного точно так же, как прозрачная южная атмосфера отличается от нашего английского тумана.
В первое мгновение мое появление не привлекло внимания: присутствовавшие в зале люди были сосредоточены на своих разговорах. Однако заботливый провожатый подвел меня к красивой леди средних лет, богато одетой в той старинной манере, которая в последние годы снова входит в моду. В позе глубокого почтения дождавшись, пока та обратит на него внимание, швейцар назвал мое имя и, насколько я сумел понять по его жестам и заинтересованному взгляду дамы, добавил что-то еще.
Хозяйка сразу подошла ко мне с приветливой улыбкой, а когда заговорила – разве не удивительно? – слова ее и произношение выдали представительницу простонародья. И все же выглядела она благородной особой, а если бы держалась с большим спокойствием и проявляла меньше любопытства, то показалась бы даже величественной. К счастью, я уже успел обойти старинные кварталы Тура и научился понимать выговор тех, кто жил в районе рынка и прочих подобных местах, иначе ни за что не понял бы, что любезная хозяйка предложила представить меня своему супругу – забитому благородному господину, одетому в том же стиле, что и жена, однако доведенном до комического предела. Я подумал, что во Франции, как и в Англии, провинциалы преувеличивают значение моды до нелепости.
Господин, также на диалекте, выразил удовольствие от знакомства со мной и подвел к странному неудобному креслу, составлявшему часть гарнитура, способного удачно вписаться в интерьер отеля «Клюни» [71] . Гул французской речи, на миг прерванный моим появлением, возобновился, и я получил возможность осмотреться. Напротив сидела довольно симпатичная дама, которая в молодости, должно быть, отличалась необыкновенной красотой, да и, судя по приветливому выражению лица, могла бы сохранить притягательность в старости, если бы не была невероятно толстой. А едва взглянув на лежавшие на подушке ноги, я сразу заметил, что они настолько опухли, что, видимо, лишили ее возможности ходить, что и стало причиной чрезмерной тучности. Руки ее, маленькие и пухлые, не выглядели в достаточной степени ухоженными, чтобы принадлежать аристократке. Дама была одета в роскошное, отороченное мехом горностая и украшенное бриллиантами платье из черного бархата.
71
Отель в Париже, обставленный исключительно старинной мебелью и славившийся своей коллекцией гобеленов.
Рядом стоял самый маленький человек из всех, кого мне доводилось встречать. Сложен он был настолько безупречно, что никто и никогда не отважился бы назвать его карликом, потому что с этим словом мы ассоциируем этакого уродца, но эльфийское выражение проницательной, жесткой, глубокой мудрости на лице портило впечатление от безупречно правильных черт. Честно говоря, не думаю, что господин относился к тому же обществу, что и все остальные присутствующие, поскольку костюм его не соответствовал случаю (хотя, в отличие от меня, он явно был приглашен), а пара жестов и поступков больше напоминала трюки необразованного сельского жителя, чем что-нибудь иное. Объясню, что я имею в виду: ботинки явно служили давно и претерпели разнообразный ремонт, насколько у сапожника хватило фантазии и мастерства. Почему он в них пришел, если они не были лучшими? Неужели это единственная пара? Что способно оказаться более неприглядным, чем бедность? Затем, он обладал неприятной привычкой поднимать руку к горлу, как будто ожидал обнаружить там нечто постороннее. К тому же странный господин отличался неуклюжей манерой, которую вряд ли мог перенять у доктора Джонсона, потому что наверняка о нем не слышал: постоянно пытался вернуться по тем же половицам, по которым попадал в какую-нибудь точку комнаты [72] .
72
В своих воспоминаниях один из его друзей описывает эссеиста и биографа С. Джонсона (1709–1784) совсем больным, «в жалком состоянии, вздыхавшего, разговаривавшего с самим собой и постоянно бродившего из комнаты в комнату по одной половице».
Говорю «почти все остальные», поскольку некоторые причудливые персонажи явно не принадлежали к обществу, если, конечно, подобно мне, не были застигнуты темнотой. Одного из гостей я бы принял за слугу, если бы он не обладал поразительным влиянием на человека, которого я принял за его хозяина: тот буквально ничего не делал без приказа первого. Хозяин, одетый хоть и богато, но совершенно неспособный носить дорогие вещи, выглядел по меньшей мере нелепо, несмотря на внешнюю привлекательность. Он постоянно ходил по залу и, как я заметил, вызывал подозрение кое-кого из гостей, которые, должно быть, уравнивали его со спутником, похожим на посольского лакея, хоть платье его вовсе не было лакейской ливреей. Сапоги доставали до колена невероятно маленьких ног и стучали во время ходьбы так, как будто были слишком велики. Особенно удивляло огромное количество серого меха на сюртуке, мантии, сапогах, шляпе – повсюду. Известно, что внешне некоторые напоминают животных или птиц. Так вот, этот лакей (буду называть его так) походил на моего кота, которого вы не раз встречали в комнатах, постоянно удивляясь неизменной важности его манер. Мой Том носит серые бакенбарды – такие же я заметил у лакея. Верхнюю губу моего кота украшают серые усы – такие же были и у лакея. Зрачки Тома расширяются и сужаются так, как, по моему мнению, способны изменяться только кошачьи, но то же самое свойство я заметил в глазах лакея. И все же, несмотря на всю хитрость моего кота, лакей имел перед ним преимущество: обладал интеллектом, судя по выражению лица. К тому же он явно имел абсолютную власть над хозяином или патроном, за которым неустанно наблюдал и следовал с озадачившим меня странным интересом.
В более отдаленной части зала собрались другие группы – судя по одежде и манерам, явно принадлежавшие к почтенной старой школе. Все они были прекрасно знакомы между собой, часто встречались. На этом мои наблюдения закончились – их прервал крошечный джентльмен, пробравшийся ко мне с противоположного конца зала. Французу не составляет труда завязать разговор с незнакомцем, и мой миниатюрный друг с такой легкостью проявил национальный характер, что не прошло и десяти минут, как мы беседовали словно старые добрые приятели.
Теперь я совершенно ясно осознал, что гостеприимство, оказанное мне всеми присутствующими, начиная со швейцара и заканчивая оживленной хозяйкой и скромным хозяином замка, предназначалось кому-то другому, но требовалось или особое мужество, которым я не мог похвастаться, или самоуверенность и красноречие более смелого человека, чтобы разочаровать тех, кто впал в такое счастливое заблуждение относительно моей персоны. И все же общительный крошечный господин вызвал столь глубокое доверие, что я почти собрался открыть ему мое истинное положение, обратив в сообщника и друга.
– Мадам заметно стареет, – взглянув на хозяйку, заметил собеседник, пока я раздумывал, с чего бы начать.
– А по-моему, все еще хороша собой, – возразил я.
– Разве не кажется странным, – продолжил он, понижая голос, – что женщины почти неизменно восхваляют отсутствующих или почивших, как будто те являют собой ангелов света, в то время как в отношении присутствующих или живых… – Здесь он пожал маленькими плечиками и выдержал выразительную паузу. – Не поверите! Мадам постоянно восхваляет своего покойного супруга прямо в лицо месье, так что мы, гости, теряемся и не знаем, как себя вести. Покойный месье де Ретц отличался редким характером. Все о нем слышали.
«Должно быть, все жители Тура», – подумал я, однако издал возглас одобрения.
В этот момент ко мне подошел сам хозяин и с любезным видом (такой обычно принимают, спрашивая, как здоровье вашей матушки, хотя до этого им совсем нет дела) осведомился, слышал ли я что-нибудь о том, как поживает мой кот. Да, именно так: как поживает мой кот! Что бы это могло значить? Мой кот! Родившийся на острове Мэн бесхвостый Том, оставшийся дома, в Лондоне, чтобы отражать набеги крыс и мышей на мои комнаты! Как вам уже известно, Том состоит в прекрасных отношениях с некоторыми моими друзьями: без церемоний использует их ноги в качестве объектов для почесывания и с достоинством принимает знаки почтения за важность манер и мудрый прищур глаз. Неужели слава достойного животного пересекла Ла-Манш? Однако вопрос требовал срочного ответа, тем более что лицо месье склонилось к моему с выражением вежливой тревоги. Поэтому я в свою очередь изобразил благодарность и заверил, что, насколько мне известно, кот пребывает в добром здравии.