Сердца Лукоморов
Шрифт:
А что мне ещё оставалось? Подумал даже, что не лучше ли мне самому утопиться, чем медленной смерти дожидаться? Только я собрался нырнуть с головой, как слышу, кто-то смеётся рядом. Ну, я подумал, что это у меня в ушах звенит от волнений, да от напряжения. Открыл глаза, смотрю - на кочке рядом со мной сидит Кикиморка и смотрит на мою торчащую из болота рожицу, болотной тиной залепленную.
Смотрит и смеётся.
Ей-то, конечно, хорошо смеяться, на кочке сидя, а мне вот в холодной болотной жиже каково сидеть?
Посмотрел
Завёрнута в лопухи большие болотные, рожица у неё вытянутая, нос вниз свесился, рот большой, как у лягушки, а глазки, как булавочные головки. Зато уши как те лопухи, в которые она завёрнута. И волосёнки у неё зелёные и реденькие, тоненькие, вроде как паутина.
Рассердился я на Кикиморку, да как закричу на неё, что я тут тону, а она, страшилище, вместо того, чтобы спасть меня, сидит на кочке, да смеётся.
Кикиморка выслушала мою брань. Замолчала, протянула ко мне ручки тоненькие, да и выдернула меня, как морковку из грядки. Откуда только сила взялась?
Я давай скорее по траве-осоке валяться, грязь с себя обтирать. Ну, кое-как вытерся, почистился, как сумел, хотел Кикиморку поблагодарить. А её и след простыл. Повертел я головой туда-сюда, вижу идёт она вдали по болоту, плечи согнула и плачет в голос.
Догнал я её, спрашиваю, кто её обидеть посмел? Она отвечает, что обидчик этот я. И она потому плачет, ч. И не то обидно, говорит Кикиморка, то я её страшилищей назвал, а то, что лучше бы на себя посмотрел.
Ну, я наклонился над лужицей, и увидел мордаху, мхом заросшую, уши по плечам висят, сучок вместо носа, да ещё и грязью весь с головы до ног залеплен. И вдруг так смешно мне стало. Стою над лужицей, смотрю на себя и смеюсь. Кикиморка поначалу ещё пуще заплакала, думала, что я над ней насмехаюсь, потом посмотрела, видит, смеюсь я, в лужицу на себя глядя.
Подошла, встала рядом, заглянула в лужицу, увидела там мою физиономию, рядом свою, и давай тоже хохотать. Я присмотрелся, она, когда смеётся, очень даже ничего. И уши вполне оригинальные. И всё остальное тоже.
Вот так мы посмеялись сами над собой, помирились, да и подружились.
Кикиморка меня с болота пошла провожать, мы с ней встретиться на завтра договорились, так вот незаметно полюбились, встречаться стали почти каждый день. Гуляли на краю леса и болота. Потом договорились в гости друг к другу по очереди ходить. И первой должна была Кикиморка ко мне пожаловать.
Я, конечно, приготовился, как только мог. Весь мусор из норы своей, что на овраге была, вынес. Мха свежего натаскал побольше и помягче, чтобы сидеть удобнее было. Грибов свежих принёс, сушёные тоже вытащил, ягоды насобирал разной, самой спелой.
А жил я в глубине леса. Настоящие Лешие всегда в чащобах живут.
Встретились мы с Кикиморкой на краю болота, и повёл я её к себе домой. Идти надо было через кусты, да через бурелом. Кикиморка поначалу терпела, потом жаловаться начала, что ей без привычки по лесу ходить трудно, но кое-как добрались до моей норы. Тут она опять капризничать стала. Говорит, что живу я пещере, что темно там, что мох слишком сухой и жёсткий.
Грибы даже пробовать не стала, сказала, что они слишком сухие, что на болоте растут грибы, которые совсем водянистые. Вот те грибы вкусные, не то, что лесные.
Ягоду тоже есть не стала, сказала, что ягода такой сладкой не должна быть. Посидела она у меня, посидела, да и домой запросилась. Кушать ей хотелось, сидеть жёстко было. Словом, всё не по ней.
Пошёл я её провожать, она совсем раскапризничалась. Ей по твёрдой земле ходить неудобно, ноги у неё болят. Привыкла по болоту ходить, где под ногами почва пружинит.
Через кусты продираться, через поваленные деревья перелезать ей непривычно. Руки-ноги исцарапала, платье новое, из лучших лопухов болотных, порвала. И кушать хочет. Раскапризничалась вконец, еле-еле до болота доковыляла.
От усталости на меня обиделась, вроде как я специально ей такую встречу в лесу приготовил. Я на неё тоже обиделся. Так старался, так к её приходу готовился. А она, хотя бы из вежливости, даже грибок не надкусила. Ягоды самые свежие ей насобирал, самые спелые, она и их кушать не стала.
Проводил я её до камышей, в которых она жила, попрощались мы с ней сухо, друг на друга обиженные, и разошлись по домам, даже о завтрашнем свидании не договорились. Я ждал, что она сама скажет, когда увидимся, а она, наверное, ждала этого от меня.
Словом, так и разошлись.
На следующий день собрался на болото идти, Кикиморку свою проведать, да вспомнил про то, как она вчера в гостях у меня капризничала, как мне выговаривала за то, что я встретил её плохо. Проснулась во мне обида вчерашняя, решил не ходить к ней один денёк. Пускай, думаю, помучается, пускай поскучает без меня. Поймёт, что зря обиделась, сама позовёт.
Так я и просидел в норе весь день. Только всё время из неё выскакивал, прислушивался, не зовёт ли меня Кикиморка.
Она в этот день так и не позвала меня.
Совсем я на неё разобиделся про неё не буду, раз она мне за весь день даже не покричала со своего болота.
Моих обид хватило только до утра. Утром я сразу помчался к болоту, даже грибка в рот не бросил. Все мои обиды показались мне глупыми и нелепыми, так я соскучился по своей Кикиморке. Бегу я, а навстречу Кикиморка бежит, чуть с ног не сбила, так ко мне торопится. Встретились мы с ней на тропинке, обнялись, посмеялись над своими обидами глупыми, пошли гулять, как всегда, по краю болота.