Сердца Лукоморов
Шрифт:
Я торопливо подтвердил, что дело у меня весьма даже срочное и очень большое и серьёзное, и заверил, что обязательно возьму с собой лопату, даже две.
Услышав про две лопаты, даже моя Царевна на мгновение замолчала, и впервые посмотрела на меня с интересом и уважением.
Я же, пользуясь случаем, поспешно покинул трактир, с облегчением закрыл за собой двери и бросился по едва заметной тропинке в камыши.
Продравшись сквозь шуршащие заросли, я вышел на болото, по которому, как неприкаянный шальной мартовский кот, гулял из конца в конец ветер,
Запахнув плотнее штормовку, я надвинул капюшон и быстро пошел вперёд, часто оглядываясь, не шлёпает ли следом по кочкам моя законная.
Надо мной пролетел с протяжным прощальным и печальным курлыканьем косяк журавлей, потянулся к югу, к теплу, к солнышку.
Шел я быстро, ветер моментально выдул из меня вчерашнее похмелье. Островок с трактиром "Чай вприсядку", скрытый сплошными зарослями камыша, быстро удалился и скрылся из глаз. Я немного приободрился. Всё произошедшее со мной вчера стал рассматривать как полный бред.
Либо меня весьма круто разыграли, либо это были галлюцинации после того, как лысый мужичок, подло прикрываясь именем великого писателя Бунина, накормил меня мухоморами.
Кстати, я вспомнил, что на дальнем севере шаманы специально перед камланием едят сушёные мухоморы, чтобы вызвать у себя галлюцинации. Они впадают в транс и потом пророчествуют и колдуют, а уж что они колдуют, это находится в полной зависимости от того, белый это шаман, или чёрный шаман.
Торопясь поскорее уйти от островка безумцев и от своей скоропостижной жены, я допустил большую ошибку: не наметил ориентиры, и не сверился с компасом. Когда же я это сообразил, было поздновато, среди невероятного унылого однообразия болотного ландшафта, не имея определенных навыков, сориентироваться было практически невозможно. Всё же я попытался, твердо помня о том, что надежда погибает последней.
Но, наверное, это был тот самый случай.
Компас вёл себя ещё более странно, чем вчера. Презрев все мыслимые законы физики, стрелка намертво замерла в одном положении, словно приросла к шкале. Она не шелохнулась, как я ни тряс, как ни вертел компас во все стороны. Я его даже об коленку пару раз стукнул. Но стрелка так и не шевельнулась.
Закончив безрезультатные упражнения с компасом, я попытался вспомнить, откуда пришёл, тщательно осмотрелся по сторонам, но глазу не за что было зацепиться, все было однообразно одинаково.
Оставалось двигаться по азимуту, это в значительной мере сокращало возможность хождения кругами. Надо было ориентироваться на какой-то предмет впереди, идти строго на него, находить следующий предмет, и так далее.
Наметив островок с высокой, сломанной у верхушки осиной, я сунул руки в карманы и пошел...
И тут надо мной послышалось пронзительное курлыканье. Я поднял голову и увидел отчаянно кричавшего журавля, который летал большими кругами над болотом и звал кого-то. Я догадался, что он потерял свою стаю, наверное, отстал.
– Пролетели твои, брат, - сказал я ему, просто чтобы что-то сказать.
Журавль кружился у меня над головой, словно просил помощи. Я помахал ему рукой в ту сторону, куда пролетели журавли, на юг. Но вместо того, чтобы проследовать тем же курсом, одинокий журавль неожиданно стал спускаться вниз и опустился рядом со мной.
Я растерялся и смотрел на него. Он смотрел на меня, переступая длинными ногами и вежливо косясь большим умным глазом, слегка наклоняя голову, словно извинялся за причинённое мне беспокойство.
– Ты, наверное, есть хочешь?
– догадался я.
Журавль поднял голову, закинул её, часто-часто защёлкал клювом и радостно закурлыкал, зажурчал, как ручеёк по камушкам.
– Эх ты, журавлик, журавушка, журавель. Журка, - неожиданно улыбнувшись, назвал я его.
– Чем же я тебе помочь могу?
И вспомнил о краюшке хлеба в кармане. Я вытащил её, сильно раскрошившуюся, большую часть скормил оголодавшему Журке, справедливо рассудив, что ему лететь до самого дальнего юга, а я тут как-нибудь перебьюсь, найду хоть что-то. Я пошёл дальше, а Журка упрямо последовал за мной, курлыкая и летая надо мной кругами. С ним было веселее.
Вот так от островка к островку и ходил я по болоту до быстро наступившего осеннего вечера. Мне очень хотелось пить и есть. На высокой кочке я обнаружил ягоды клюквы, да таких размеров, каких я раньше никогда в глаза не видывал: с хороший каштан были ягоды. Чёрные, блестящие, твёрдые, как орехи. Я с голодной жадностью нетерпеливо разгрыз одну и тут же выплюнул, во рту стало невыносимо кисло и пить захотелось еще больше.
Покрутился я, повертелся, заметил в болотной траве аккуратную круглую ямку, в которую набежала водица, наклонился, посмотрел, всё донце видно до травиночки самой малой. Такая вода чистая. Я помялся, потоптался, решил, что только губы смочу, что со мной будет? Всё равно воды из-под крана не предвидится.
Так и сделал. Встал на колени, склонился к ямке, погрузил в воду губы, вода была прохладной, пахла чистотой, и я, махнув рукой на все опасения, жадно припал к ней...
Надо мной отчаянно кричал Журка, он бросался вниз, прыгал передо мной, отчаянно и сердито щёлкал клювом и хлопал крыльями у меня перед носом, словно отгонял от ямки.
Я так хотел пить, что не обратил внимания на его журавлиные причуды. Когда же я напился и попытался встать, у меня ничего не получилось. Попробовал ещё раз, и опять ничего не получилось, словно кто-то невидимый держал меня за спину, не давая выпрямиться.
Я глянул на руки, которыми опирался о траву, и закричал от ужаса: рук у меня не было! Вместо рук были раздвоенные копыта. Вот когда я узнал, как это на самом деле бывает, когда мороз по коже дерёт.
Журка с отчаянным протяжным воплем взмыл вверх, закружился и куда-то исчез, растворился в сером небе.
А вокруг меня вприпрыжку носилось, приплясывало и кривлялось какое-то существо, которое вопило дурашливым голосом, распевая во всё горло:
Не пей из копытца,
болотного корытца!