Сердца живых
Шрифт:
— С чего ты взял?
— Прежде чем попасть сюда, я жил в казарме; и они мне там проходу не давали, потому что я читал стихи!
— Мне это понятно, — проговорил Жюльен. — Стихи лучше читать в каком-нибудь укромном уголке. В Пор-Вандре я убедился в этом на собственном опыте.
Ритер поднялся.
— Значит, не треплешься? — спросил он. — Ты и вправду любишь литературу? А что ты делал в гражданке?
— Два года обучался ремеслу кондитера, — ответил Жюльен, — но предпочел бы учиться живописи.
— Вот здорово, просто не верится! Ну, тогда тебе повезло! Я свожу тебя в музей Бригибуль.
Теперь Ритер говорил без остановки. Он снова вытащил свой чемодан, набитый одними книгами, и объяснил Жюльену, что до войны был студентом.
— Ну а потом я не захотел оставаться в оккупированной зоне, — прибавил он, — и поругался из-за этого с отцом. Старик перестал давать мне на жизнь, и тогда я пошел в армию.
Ритер на глазах переменился. Пока он перелистывал сборники стихов, лицо его светилось улыбкой.
— Погоди, вот я сведу тебя в книжную лавку на улице Генриха Четвертого. У них там попадаются чудесные вещи, и не слишком дорогие. Знаешь, далеко не в каждом городе можно отыскать по случаю хорошие книги. Нет, тебе чертовски повезло, что ты сюда попал.
Произнося эти слова, Ритер ерошил свою густую черную гриву. Когда он улыбался, то в профиль слегка походил на юную девушку, только черты лица у него были жестче. Он прибавил, что, живя в Париже, встречался со многими художниками; потом он снова занялся своим чемоданом и опять заговорил о книгах.
— Сам увидишь, в этой лавке можно найти немало хорошего, — сказал он. — На прошлой неделе я обнаружил там три издания Верлена. Любишь Верлена?
— Конечно.
— А этот томик Рембо я тоже купил у них… Ты изучал латынь?
— Нет.
— Досадно. Увлекательное занятие! Впрочем, неважно… Книготорговец обещал подобрать мне несколько биографий и сборников писем. Письма поэтов и художников очень интересны. У меня есть «Письма Ван-Гога», я тебе дам. Постой, может, ты хочешь их прямо сейчас почитать…
Ритер вытащил несколько книг, мешавших ему добраться до дна чемодана. Внезапно он поднял голову, нахмурил брови и в упор посмотрел на Жюльена.
— А Трене тебе нравится? — быстро спросил он.
— Еще бы.
— Он самый крупный из ныне живых поэтов и, быть может, самый живой из всех поэтов вообще. Ты согласен?
— Пожалуй.
— Ты его когда-нибудь видал на эстраде?
— Нет. Я видал только фильм с участием Трене и часто слушал его песни.
— Черт побери, тебе невероятно везет. Он будет выступать здесь в четверг вечером в «Одеоне». Как раз сегодня я купил себе билет, но там их еще много. Завтра спустимся в город и купим билет для тебя.
Ритер принялся напевать:
О струнный звон, Осенний стон, Томный, скучный [1] .Он умолк, а потом запел снова:
Веревка, ты мне жизнь спасла. Тебе за это — честь, хвала! И ты мне стала так мила, Что даже на петлю пошла.Все его тело двигалось в такт синкопированному ритму мелодии. Волосы вздрагивали надо лбом. Когда Ритер дошел до припева, Жюльен подхватил песню:
1
Верлен. Осенняя песня. Перевод Ф. Сологуба.
— Ничего не скажешь, певец что надо! — воскликнул Ритер. — Тут тебе и ритм, и фантазия, и сотни находок, а главное — поэзия во всем. Большой мастер, доложу я тебе. И потом, знаешь, очень редко встречается, чтобы у такого крупного поэта было столько юмора.
Ритер снова что-то запел вполголоса. Барабаня пальцами па крышке письменного стола в такт мелодии, он перемежал песни Шарля Трене отдельными стихотворными строчками, которые тут же подробно разбирал.
— В них выразилось наше время, — объявил он. — В них и в войне.
Лицо Ритера внезапно стало серьезным. Он полузакрыл глаза, на секунду задумался, а потом прибавил почти шепотом:
— Да, да, именно так. Это сама жизнь. Жизнь чудесная и неистовая. Понимаешь, неистовое стремление жить и любить. А с другой стороны, словно для того, чтобы восстановить равновесие, война. Иными словами, жизнь лицом к лицу со смертью. Бессмыслица… Смерть — это другой вид неистовства: яростное стремление разрушать, опьяняющее желание убивать мужчин и женщин, созданых для любви.
3
Среди солдат поста наблюдения не было достаточно рослого человека, который мог бы одолжить Жюльену штатский костюм. Между тем Ритер хотел, чтобы новичок непременно пошел с ним в город.
— Настрочи ему командировочное предписание, — сказал он сержанту Верпийа.
— Настрочить — штука нехитрая, да только что я ему поручу?
— Ну, мне на это наплевать. Сам придумаешь. Это твоя обязанность.
Жюльен спрашивал себя, говорит ли Ритер серьезно или шутит. Сержант похлопал глазами, скрытыми за толстыми стеклами очков, поскреб в затылке и стал заполнять бланк.
— Держи. Ты направляешься на врачебный осмотр в госпиталь.
— Вот видишь, с унтерами надо построже, — усмехнулся Ритер.
Юный парижский поэт надел темно-синий костюм в тонкую белую полоску, белоснежную сорочку и темный галстук. Во всей его манере держаться было что-то напряженное, придававшее ему застенчивый вид. Когда они вышли, Жюльен обратил внимание на то, что Ритер идет мелкими шажками и часто спотыкается о камешки, которыми была усеяна дорога. И только тут он заметил, что спутник его обут в черные лакированные туфли с очень узкими носами.