Сердца живых
Шрифт:
Лохматый поэт выпрямился во весь свой небольшой рост и устремился вперед. Он ни на кого не глядел и толкнул нескольких прохожих. Когда какая-то женщина обернулась, чтобы сделать ему замечание, он на миг остановился и крикнул:
— Не правда ли, Поншон подлинно галльский поэт?
Жюльен схватил Ритера за руку и потащил за собой, проговорив:
— Простите его, мадам, он нездоров.
Он заставил приятеля идти быстрее и всякий раз сильно встряхивал его, когда тот спотыкался или хотел остановиться. Теперь парижанин все время смеялся.
— Ну как, малыш? Вижу, ты все такой же болван? Дюбуа, займись-ка этим молодчиком.
Мужчина остановился.
— Тебе что, вожжа под хвост попала? — прорычал он.
Видимо, прохожий пришел в ярость. Жюльен потащил вперед приятеля, который продолжал что-то кричать, подбивая незнакомца на драку. Тот уже шел на них, сжимая кулаки. Ритер вырывался из рук товарища, сыпал ругательствами, и тогда Жюльен со всего размаха закатил ему оплеуху, потом вторую. Парижанин замолк: он был оглушен и стоял посреди улицы, чуть покачиваясь, бессильно уронив руки. Прохожий по-прежнему глядел на них.
— Извините его, — сказал Жюльен. — Дураки напоили малого, а он не выносит вина.
Мужчина пожал плечами и пошел прочь.
— Что ты ему сказал? — пробурчал Ритер. — Это я-то не умею пить?
Жюльен ничего не ответил, он только изо всех сил стиснул руку парижанина и быстро пошел вперед.
Когда они достигли дороги в Фурш, Ритер объявил, что дальше не пойдет. Он хочет выпить еще. Жюльен сказал, что об этом не может быть и речи; тогда захмелевший поэт повалился на обочину. Дюбуа с большим трудом поднял его, взвалил на плечи и потащил в гору.
Солдаты поста наблюдения уже сидели за столом.
— Вот надрался, стерва! — бросил Тиссеран.
— А я бы бросил его на дороге, пусть подыхает.
Каждый возмущался на свой лад, и Жюльен понял, что товарищи не питали особой симпатии к этому любителю поэзии, сынку богатых родителей.
Едва опустив голову на подушку, Ритер захрапел. После обеда Жюльен поднялся в комнату на втором этаже и сел читать «Письма Ван Гога». Время от времени он отрывался от книги и бросал взгляд на приятеля: тот спал одетый, лицом к стене. Его элегантный костюм был измят и запылился. Спал он неспокойно, то и дело вздрагивал. Даже когда он переставал храпеть, дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
В пять часов вечера Ритер проснулся. Сперва послышалось долгое ворчание, потом он приподнялся на локте и огляделся вокруг, хлопая глазами.
— Это ты, Дюбуа? — спросил он. — Вот и ладно!
Парижанин снова повалился на спину, и Жюльен решил, что он опять заснет. Но тот лежал с открытыми глазами, пристально уставившись в растрескавшийся потолок. После долгого молчания Ритер произнес:
— Любезный Гоген, помнится, я вас оскорбил.
— Что ты там бормочешь? — спросил Жюльен.
— Ты никогда не читал жизнеописание
— Нет.
— Весьма досадно. Однажды в Арле он произнес эту фразу. А я, со своей стороны, говорю тебе: «Любезный Дюбуа, помнится, я натворил глупостей».
Жюльен пожалел в душе о том, что наградил товарища пощечинами.
— Помолчи, — пробормотал он.
— Не желаю молчать. Знаешь, я как Вийон: топлю стыд в вине. Об одном только жалею: в первый раз пошли вместе пройтись, и я устроил тебе пакость.
— Это пустяки, но так пить, как ты, просто глупо.
— Все поэты пьют.
— Это не довод.
— Я пью, чтобы обрести вдохновение. — Ритер внезапно рассмеялся и продолжал: — Только вот когда напьюсь, обнаруживаю, что я слишком пьян, чтобы писать. Самое трудное — остановиться в нужную минуту. Все дело в дозе.
— И часто тебе удается вовремя остановиться?
— Нет. Но зато всякий раз, когда мне это удается, я пишу по стихотворению.
— Когда-нибудь ты пристанешь на улице к прохожему, как это было сегодня, и тебе зададут хорошую трепку.
— Я никогда ни к кому не пристаю.
— Ты, видно, ничего не помнишь. А ведь на моих глазах ты задевал прохожего.
— Все отлично помню. Такой здоровый малый. Уж никак не ниже тебя.
— Даже выше. И…
Ритер прервал Жюльена:
— Ты съездил мне по физиономии. И правильно поступил.
— Если б ты пристал к нему, когда шел один…
— Я бы этого никогда не сделал. Просто я хотел убедиться, правда ли ты такой здоровяк, как утверждает Каранто. Мало ли что может взбрести на ум пьяному.
Ритер уселся на край кровати и снова стал просить у Жюльена прощения; лицо у парижанина сделалось напряженным, почти грустным, и он прибавил:
— Думаю, мое поведение нетрудно объяснить. Я всегда страдал из-за своего низкого роста, оттого, что такой хилый. Когда человек выпьет, он острее чувствует то, что его мучит с детства. Все обиды, огорчения.
Он встал, нашел свою трубку и начал тщательно ее набивать. Разжегши трубку, сбросил штатское платье и натянул холщовую блузу.
— А теперь мне остается только одно: почистить костюм, — сокрушенно сказал Ритер.
Он взял щетку и направился к двери. На пороге обернулся и спросил:
— Что ты думаешь о женщинах?
Вопрос застал Жюльена врасплох, и он только пожал плечами.
— Ну все-таки у тебя есть какое-нибудь мнение на сей счет? — настаивал парижанин.
— Я не совсем тебя понимаю.
— А ведь все очень просто. Я собрался почистить костюм, и мне пришло в голову, что труд этот не по мне. Когда я жил у родителей, подобной работой занималась служанка. Но здесь слуг нет. Я понимаю — на то и армия. К родителям я возвращаться не собираюсь, да и в армии вечно служить не намерен. Какой отсюда вывод? Надо будет найти себе жену, и она, когда я напьюсь, станет чистить мою одежду. Ты не находишь, что эта мысль вполне естественна?