Сердце Аримана
Шрифт:
– Твоя властительная супруга не проверяла талисман?
– Нет. Она сказала бы мне об этом.
– Жаль! Если б она коснулась камня, и он не вспыхнул в ответ, мы бы точно знали день похищения… Ну, ничего!
– Сирам спрятал рубин под подушку и поманил к себе хитроглазого Альяса.
– Пойдешь в город, сын мой, - распорядился он.
– С собой возьми Хартара, Хабиба и Тульпу. Побродите по базарам и дорогам, заглянете в лавки, в кабаки и в веселые дома, пошарите на постоялых дворах и у причалов, на берегу Хорота… Сроку даю вам от сегодняшнего полудня до завтрашнего вечера. Узнайте, не привозил ли кто в Тарантию снадобье из черного лотоса или иное колдовское
Хитроглазый кивнул.
– Может, отпустишь с нами Салема, хозяин? Из него получилась бы преогромная жаба!
– Салем мне нужен здесь, ибо он займется Иракусом и послами, - пояснил шемит, поворачиваясь к Конану.
– Сегодня и завтрашним утром я буду думать, а после обеденной трапезы пусть их привезут ко мне. Не всех сразу, сперва аргосца Алонзеля и Каборру с Мантием Кроатом. Попозже, вечером, я потолкую с кхитайцем. Прикажи, владыка, чтоб их доставили сюда.
Конан почесал в затылке.
– Многого хочешь, почтенный Сирам! Не так-то это просто! Они еще посланцы, а не узники в Железной Башне.
– Так ведь и дело твое непростое, - ответствовал шемит, колыхнув огромным животом.
– Очень непростое, господин мой! Так что забудь, кто они, посланцы или узники, и пусть твои люди привозят их ко мне.
Возвращение в Тарантию было недолгим, ибо усадьба Сирама располагалась поблизости от городских стен, и даже пеший путник одолел бы это расстояние за седьмую часть дня. Что же касается Конана, то его нес быстрый и сильный жеребец, завидев коего всякий спешил свернуть к обочине, освобождая путь. Одни узнавали своего владыку и почтительно кланялись, благославляя его именем Митры, других пугал воинственный вид всадника на черном скакуне, третьи принимали его за вестника, торопившегося в столицу по важным государственным делам. Но каждый, даже незнакомый с обличьем короля, не сомневался, что этому воину лучше уступить дорогу, ибо выглядел он величественно и грозно.
Конан, не обращая внимания на путников, спешивших к городским вратам, наслаждался стремительной скачкой. Чувства его пришли в равновесие, тревога рассеялась - то ли благодаря нескольким чашам офирского, то ли в результате беседы с искусником-шемитом. Этот Сирам, несмотря на нелепый вид и странные привычки, вызывал у киммерийца доверие; вероятно, он и в самом деле являлся человеком сноровистым, хитроумным и понаторевшим в своем ремесле. А значит, как и советовала Зенобия, поиски пропавшего талисмана были теперь в надежных руках. Это успокаивало Конана; во-первых, он выполнил желание своей королевы, а во-вторых, шемит мог добиться успеха в самое ближайшее время.
Если только противник окажется ему по зубам… Шемит, бесспорно, был неглуп, но ему ли тягаться с магом Черного Круга? С этим стигийцем Нох-Хором, маячившим смутной тенью за спиной недоумка Лайонеля? А может, подумал Конан, тень эта была еще могущественней, еще страшней, чем мнилось ему?
Как-то давно Хадрат показал ему монету - очень древнюю, с истончившимися краями и стершейся насечкой. Но изображение на одной ее стороне было удивительно четким - непроницаемое лицо бородатого мужчины, надменное и величественное, застывшее в холодном спокойствии. Эти черты Конан видел не только отчеканенными в серебре; Ксальтотун, оживший спустя три тысячи лет, пленил его, говорил с ним, грозил… Ксальтотун, повелитель Ахерона…
Эту империю магов, владевшую некогда землями Офира, Немедии и Аквилонии, уничтожили пришедшие с севера хайборийцы. Чародеи Ахерона практиковали некромантию и тавматургию, самое омерзительное колдовство, самое жуткое чародейство, коему они обучились у демонов мрака; более страшных созданий Гирканский материк не знал со времен Великой Катастрофы. Но, хоть все они были искусны и сильны, ни один из них не мог сравниться искусством и силой с могущественным Ксальтотуном из Пифона.
Что, если он восстал к жизни второй раз? Восстал и снова завладел огненным Сердцем бога?
Конан усмехнулся. Пустые бредни! Он знал доподлинно, что теперь от Ксальтотуна не осталось даже мумии, даже сухих окаменевших костей; Хадрат сжег его до тла, спалил огненным дыханьем Сердца Аримана.
Хадрат… Тоже искусник и хитроумец… Как и старый Пелиас, ученый маг и чародей… Не обратиться ли и к ним за помощью? Нет, не сейчас, подумал Конан; сначала пусть потрудится Сирам, пусть выжмет истину из послов, пусть вырвет правду из их лживых глоток! Сам он уже принял решение: добром или силой, волей или неволей, но все четыре посланца отправятся завтра к шемиту. Хотя бы после этого ему объявил войну Кхитай!
Послы тем временем бунтовали. Правда, мятеж их был тихим, неприятностей никому не причинил и не затрагивал тех, кто прибыл из Бритунии, Немедии, Турана и прочих восточных стран, не считая Кхитая. Они просто собрались в роскошных апартаментах сира Винчета Каборры, брюзжали, ссорились и злословили насчет беспрецендентного поведения аквилонского короля.
– Эти олухи-стражи и сам пес Паллантид копались в моих вещах! Рылись в моей одежде, в моем ларце с благовониями, выстукивали стены, перевернули ложе!
– обычно спокойные черты Мантия Кроата дрогнули, губы искривились в раздражении. Он коснулся рукояти кинжала, и Каборра машинально повторил этот жест - только клинок у зингарца был вдвое длинней офирского, а в глазах его сверкало не раздражение, а самая неприкрытая ярость.
– Вещи!
– прорычал он.
– Вещи! Туники, подштаники, башмаки и ларцы! Ерунда! Лапы этих шакалов прикоснулись к моим пергаментам! К письмам моего короля и моим еще не отправленным донесениям! К шкатулке с монетами! Прах и пепел! Что позволяет себе этот неотесаный дикарь? Ведь мы - не оборванцы с базарных площадей и не безродные купцы! Мы - посланники великих держав! Более древних и великих, чем эта варварская Аквилония!
– Ну, и чего ты хочешь?
– лениво молвил Алонзель.
– Варварская страна, и король - варвар! Даже не аквилонец, а северный варвар из дикой Киммерии, который лишь волею случая стал королем.
– Волею Яшмовых Небес, а не случая, - ровно, без выражения, произнес кхитаец. Вечная улыбка, застывшая на лице, придавала его словам какой-то особый смысл. Вот и теперь все замолчали и злобно уставились на Минь Сао, явно не поняв, что он хотел этим сказать. А тот продолжал: - Никто из вас, достопочтенные, не станет отрицать, что король одарен здравым смыслом, силен, как лев, в меру жесток, предусмотрителен и осторожен, а значит, соединяет в себе Пять Нефритовых Достоинств правителя. Так почему же ему не быть королем?