Сердце Бонивура
Шрифт:
— Умирать будешь долго, собака! И за меня и за наших будешь мучиться, иуда.
Он с отвращением плюнул и обернулся, услышав шорох за спиной. Восемь белоказаков бежали на него. Дед выстрелил. Один споткнулся и упал. Дед опять щёлкнул затвором, но по звуку понял, что патронник пуст. Он сунул руку в подсумок, там было пусто. В этот момент одна пуля ударила его в ногу. Он крякнул. Вторая впилась в мякоть руки. Третья пуля ткнула его под лопатку. Он болезненно сморщился. Двое подняли вверх приклады, чтобы ударить деда, но
— Помолись за меня, мертвец! — обернулся ко второму и наотмашь ударил его по голове.
Но остальные уже подбежали, кольцом окружая деда. Старик, словно цепом, махал винтовкой и пошёл прямо на белых. Кто-то крикнул:
— Живьём бери!
— Попробуй, возьми! — сказал дед и заревел, как раненый медведь.
Шатаясь, весь залитый кровью, Колодяжный ринулся из круга, к валунам.
— Уйдёт, стреляйте! — взвизгнул кто-то сзади.
Засвистели пули вслед старому партизану.
«От смерти не уйдёшь!» — с трудом подумал дед.
Не хотел живым даться Колодяжный. Он кинулся к валунам, но споткнулся, со всего маху ударился головой о каменный выступ и замертво упал.
Вовка Верхотуров подбежал к штабу и, задыхаясь, крикнул Виталию:
— Идут беляки… Может, сто, может, боле… на шляху!
Виталий встрепенулся, машинально обдёрнул гимнастёрку, встал и посмотрел в ту сторону, куда указывал Вовка.
— Опоздали! — с торжеством сказал он и провернул барабан нагана, хотя и без того знал, что наган заряжён.
Из-за околицы подбегали и другие ребята с той же вестью. Виталий сказал:
— Спасибо, друзья! А теперь по домам! Сами прячьтесь, и всех прячьте. Всем скажите: на улицу не выходить!
Заметив Вовку, который не сводил с Виталия глаз, он спросил:
— Что тебе?
— Может, я пригожусь? — дрогнувшим голосом сказал Вовка.
— Подрастёшь-пригодишься! — ответил Виталий. — А сейчас — домой!.. Одна нога здесь, другая там!.. Ну, быстро!
Вовка пошёл медленно, нехотя, надеясь, что Виталий вернёт его, но Виталий уже забыл о нем. Ребята припустились бежать. Ещё не успели они скрыться, как из-за околицы в село ворвался Алёша Пужняк. Он осадил коня у штаба.
— Беляки скачут, Бонивур! — крикнул он, переводя дыхание. Конь его тяжело поводил боками, с губ его хлопьями падала пена. — Как бы съезд не захватили, Виталя! Я их здорово опередил… Успеем через брод переправить.
— Опоздали! — повторил Виталий. — Да мы их тут ещё на полчаса задержим — и все, ищи ветра в поле!
— Слава богу! — вздохнул Алёша.
Бонивур только теперь сердито посмотрел на Пужняка.
— А ты чего примчался? Думаешь, тут без тебя не управятся? Ох, Алёшка… Ну, давай обратно! У Андржиевского был?
— Был. Только паковать начали, а тут скачут! Мы стрелять, а они мимо. Казаки. Сотня! Тут я напрямик взял. Они по дороге, а я вперерез. Насилу упредил.
— А кто же к Любанскому отправится, товарищ Пужняк? — тихо спросил Виталий.
— Так ведь упредить надо было вас, чтобы приготовились, — растерянно ответил Пужняк.
Виталий строго сказал:
— Сейчас же назад. Пока село не окружили. Письмо и посылку надо сегодня же отправить Любанскому. Понял?
— Понял.
— Айда! Не попадись только, Алёша. — Виталий хлопнул Пужняка по колену. — Пошёл!
Рванулся конь Алёши. Виталий отскочил в сторону. Не оглядываясь, помчался Алёша через огороды из села. Виталий же через минуту был возле лазарета. Он махнул рукой дневальному, стоявшему в тени, возле лошадей. Подводы встали у крыльца. Виталий сказал Настеньке:
— Помоги погрузиться раненым, сама прячься. За нас не беспокойся!
— А ты? — с тревогой спросила Настенька.
— Я вернусь скоро! — улыбнулся Виталий. — Ничего они этим налётом не добьются… промнутся только.
Он взглянул на штаб. Имущество было уже погружено на подводы. Часовой ещё стоял у крыльца. Бонивур крикнул ему:
— Чекерда! Снимай пост. Поручаю тебе штабное имущество в тайгу переправить.
Чекерда сел на подводу, взял вожжи и чмокнул губами: «Н-но, пошёл!» Кони легко тронулись с места и вынесли подводу на тракт. Виталий оглянулся. Из лазарета выносили раненых. Панцырня ступал, крепко сжав губы. Его усадили на подводу, устланную сеном. Рядом положили Олесько. Когда Олесько переносили, он потерял сознание, но потом опомнился и сказал едва слышно:
— Оставили бы меня, товарищи, все равно уж скоро мне…
Лебеда сердито крикнул на него:
— Не хнычь, хлопец… Люди знають, що роблять… А ты мовчи!
Подросток лет шестнадцати хлестнул лошадей. Поскотина была разгорожена. Чуть видная тропа уходила в редколесье, да которым текла речка. Подвода, мягко подскакивая по траве, углубилась в лес, по направлению к броду.
Вслед двинулись вторая и третья подводы. Парни, сидя на передке, нахлёстывали лошадей. На одной подводе были аптечные ящики, казна, документы. Лебеда напоследок обнял здоровой рукой Настеньку, крепко поцеловал и сказал:
— Поихалы с нами, дочка?
Настенька ответила по-украински, как всегда в минуты волнения и в разговорах с матерью:
— Ни, не можу, бо маты в мене хвора! Як вона тут одна останется?
— Ну, тоди ховайсь, дивчинонька, бо белым на очи краще не попадаться. Прощай.
— Прощайте, батько Лебеда.
Подвода тронулась, Лебеда сказал Виталию:
— Торопись, комиссар.
— Я сейчас! — сказал Бонивур и взял Настеньку за руку.
Подвода с Лебедой миновала лесок. Листва и хвоя, опавшие на землю, смягчали её ход. Старик посмотрел на своё плечо, на косынку, что придерживала на весу раненую руку, и ухмыльнулся.