Сердце Дракона. Двадцатый том. Часть 2
Шрифт:
Военная наука гласила, что в такой ситуации следовало оставить Бадура на милость его судьбы, но… Хаджар не верил в судьбу. И уж тем более, куда больше, чем в науку, он верил в собственные силы — возможно это то единственное, во что он смог уверовать за все эти года..
Несмотря на боль в мышцах, он, не позволяя себе лишних мыслей, двигался вперед. Бадур в какой-то момент отключился и тишину вокруг нарушало лишь их неровное дыхание.
Впереди мерцали далекими звездами, в кое-то веки расщедрившимися на тепло,
Спустя двадцать минут к ним подъехали сани, запряженные лающими псами. С них, возглавляемые Павуром, спустились воины и, что-то крича и отдавая друг другу резкие и звучные команды они начали…
Что именно те начали, Хаджар уже не видел. Его глаза закрылись, и он так и остался стоять по колено в снегу, залитый своей и чужой кровью, держа на плечах того, кого знал первый день и кому не был ничем обязан.
Просто потому, что так — правильно.
В последние годы, даже десятилетия, Хаджар просыпался преимущественно в не самых приятных ситуациях, а глаза открывал исключительно благодаря усилиям воли.
Так что в качестве приятного разнообразия было неплохо очнутся с легкой ленной негой, опускавшей веки, а телом ощущать не острые камни или тянущую боль от ран, а теплые перины и шерстяное одеяло. Не говоря уже о том, что ноздри игриво щекотал запах травяной настойки.
За последние сто двадцать лет Хаджар уже успел подзабыть какого это — ощущать запахи мокрой от росы травы или пышной хвои.
Он открыл глаза, обнаружив себя на широкой кровати, чем-то напоминающей ту, на которой лежала Лэтэя. Через окно пробивались скромные лучи солнца, застывшего размазанным пятном масляной краски где-то позади дымки плотных стяжков серых облаков.
Чем-то этот вид напоминал небо Города, вызывая в душе Хаджара чувства, родственные ностальгии, пусть и весьма далекого родства.
Около него, за небольшим столиком из старой древесины, среди множества глиняных баночек и пары склянок из вулканического стекла, сидела женщина.
Вернее — старуха. Её покрывшуюся возрастными пятнами кожу настолько глубоко избороздили морщины, а волосы не столько поседели, сколько побелели, что лицо можно было принять за неумело отлитую восковую маску.
Скрюченными, узловатыми пальцами, она перебирала мешочки, смешивая в ступке смеси. Сухая, как ветвь мертвого дерева, укрытая плотными одеждами из шерсти и сложной ткани.
На секунду Хаджару даже показалось, что это опять Мэб играет в свои игры, но спустя несколько ударов сердца, генерал убедился, что перед ним простая смертная.
Если так можно было назвать ту, что что-то прошептав, заставила одеяла ненадолго подлететь над генералом, а затем снова опуститься, только уже другой стороной — сухой от пота и сгустков крови.
А затем она снова что-то сказала и к кровати подбежала табуретка. С неё взлетела тряпка, сама обмакнулась в миску с водой, где поплескалась среди осколков льда, а затем, холодная, легла на лоб генералу, где умастилась сытой кошкой.
И все это можно было бы списать на магию слов, если бы не один небольшой нюанс. Хаджар провел больше века с одним из могущественнейших магов смертного региона — Артеусом Лецкетом. Юношей, по меркам адептов, но силой, превосходящей тысячелетних мудрецов, что делало его не столько гением, сколько — монстром.
И при этом он не сейчас мог исполнить те же трюки, что и старуха.
— Меня зовут…
— Хаджар, сын Хавера, генерал из внешнего мира, — несмотря на внешний вид, голос женщины звучал мягче патоки. — Я знаю, кто ты.
Генерал попытался подняться на подушках, но одного взгляда старухи хватило, чтобы какая-то чуждая сила прижала его обратно. Если бы он захотел, то смог бы с ней справиться, но вопрос — зачем.
— Разумно, — кивнула старуха, словно почувствовав смятение разума раненного.
Опираясь на кривой посох, больше похожий на клюку, она поднялась и пересела на край кровати у изголовья, после чего снова что-то прошептала и склянки поднялись со столешницы, перелетев ей в руку.
Она взяла что-то похожее на кисточку, только вместо волосков у той обнаружилась щетина из слишком длинных еловых иголок. Старуха принялась смачивать странное приспособление в баночке, после чего, игнорируя раненную ногу, обмотанную пахучими повязками, посмотрела в глаза Хаджару.
— Будет больно, — произнесла она.
— Я гото…
Хаджар не был готов. Сколько раз он убеждал себя, что знает боль лучше собственной ладони, но каждую новую встречу та находила все новые грани в своих безграничных просторах нечеловеческой агонии.
Всего несколько мгновений Хаджар смог вытерпеть, после того как иголки, смазанные мазью, впились ему в грудь, с легкостью пронзая не только плоть, но и кости, а затем позорно выключился, не успев даже вскрикнуть.
Когда он снова пришел в себя, то опять увидел старуху за столом. За окном солнце лишь немного сдвинулось на картине небосклона, давая примерно оценить время, проведенное во мраке.
— Что… это, — прохрипел Хаджар.
— Лекарство, — скупо пояснила старуха, после чего посмотрела на генерала и, устало вздохнув, отложила в сторону склянки. — У нас не так много времени, генерал. Бадур уже на ногах и готовится к походу. Твоему походу. Я не одобрила его, безусловно, достойный великого предка порыв, но кровь Бадура, сына Стародуба — не водица.
Хаджар молча кивнул, пусть и не понимал каким образом, в краю смертных, можно было поставить на ноги такого тяжелого раненного, как Бадур. У него сквозь ребра едва внутренности не вываливались.