Сердце Дракона. Двадцатый том. Часть 2
Шрифт:
И ни одного дома, постройки или чего-либо еще в радиусе на сто шагов.
Мир вокруг тех, кто неспешно двигался к арене, был покрыт стеганым одеялом нетронутой белизны, за исключением тропинки, по которой те шли.
Чем ближе к тропинке, чем отчетливее становились силуэты, проглядывающиеся сквозь снежную муку, щедро разбросанную ветром, тем сильнее нервничал Павур. Чего нельзя было сказать о его спутнике.
Хаджар, хотя и ведомый к неизвестной судьбе, излучал ауру спокойствия, которая, казалось, унимала даже кусачий зимний холод. В его походке чувствовалась уверенность, а в руках спокойствие.
Да, даже сейчас, явно будучи подсудимым, никто и не думал забрать оружие у Хаджара…
— Постарайся думать, что говоришь, — прошептал Павур, проводя Хаджара чуть в сторону от тропинки и лестниц — к незаметной, покосившейся арке, подпертой несколькими жердями. — Но говори, что думаешь.
С этими словами Павур на прощание кивнул Хаджару и остался стоять у порога. Генерал, покосившись на провожатого, вошел внутрь арки, прошел под влажному от сырости коридору, заметанному снегом и покрытому ледяной коркой, после чего вышел на рыхлую поверхность арены амфитеатра.
Не первый раз в своей жизни он обнаруживал себя в подобных местах, так что, не обращая внимания на собирающуюся на трибунах публику, спокойно вышел в центр.
Стоило Хаджару привлечь к себе внимание, как трибуны преобразились. Из замершего холста пейзажиста, амфитеатр оживал вместе со зрителями и мириады лиц запестрели на грубых деревянных трибунах. Жители деревни собирались группами, мужчины и женщины, старые и молодые, и их веселая болтовня смешивалась с немного сырой, пропахшей дымом очагов мелодией утра.
Дети, не понимавшие, что происходит и путая происходящее с праздником, носились вокруг, перепрыгивая с одного уровня трибуны, на другой. Их смех, чистый и безудержный, казалось, пытался поспорить цветами и яркостью с лучами рассветного солнца.
Они играли и бегали между сиденьями, в их ярких глазах отражалось то, чему Хаджар даже не сразу вспомнил название — беззаботность. Когда он в последний раз чувствовал себя так же? И был ли вообще — тот, хотя бы, единственный раз…
Помотав головой, генерал отогнал тяжелые мысли и продолжил осматриваться.
Женщины, сбитые крепко, но справно, разговаривали низким шепотом, а их лица были украшены следами, способными рассказать о бесчисленных зимах, но те не могли омрачить их теплых и нежных улыбок.
Мужчины, самого разного вида и толка, все, как один, носили бороды разной длины и оттенков, а их широкие плечи были скрыты заплатанными, изношенными шубами.
Одни носили толстые шерстяные шапки, другие — простые повязки на голове, чтобы держать непокорные локоны подальше от лица. Коротких стрижек здесь не носили и, порой, Хаджару даже казалось, что его волосы, почти дотягивавшиеся до поясницы, здесь сочли бы, как раз таки, короткими. Правда, в отличии от местных, он не затягивал их в косы.
Откуда-то, сам не зная откуда, Хаджар знал, что на севере почти не стригли волосы. Во-первых, это просто глупо — с короткой стрижкой и без бороды лицо и шея мерзли куда быстрее, а во-вторых, длина волос была как-то связано с предками и почестями для них.
Однако, всех их — женщин, детей и мужчин объединяла одна общая черта. Под внешним слоем усталости в их глазах светилась искра заинтересованности,
А вот напротив Хаджара, там, где трибуны были куда меньше, но вместо деревянных скамей могли похвастаться высокими стульями, обнаружилось скопление людей совсем иного толка. Словно невидимая линия разделяла две группы — деревенских жителей и чуть больше, чем полтора десятка пожилых людей.
Всего их было шестнадцать человек, явно авторитетных и возможно даже по-житейски мудрых. Они резко контрастировали с деревенскими жителями, стоявшими за спиной Хаджара.
Их одеяния выглядели более прочными, и местами украшенными тонкой вышивкой замысловатых узоров. Их волосы, некогда яркого оттенка, теперь были припорошены сединой или полностью отданы во власть белой краски преклонного возраста. Морщины, прочерченные на их лицах, свидетельствовали о не одном десятке подобных зим, а шрамы на некоторых — о не малом количестве перенесенных тягот.
Некоторые стояли парами, и стоило приглядеться — можно было заметить на их запястьях обручальные браслеты. Большинство же стояло поодиночке, держась на почтительном расстоянии.
Оружие — простые мечи, полированные топоры, шишковатые посохи — у одних покоилось в мозолистых руках или висело на прочных поясах.
Сперва Хаджару показалось, что он заметил среди старцев знакомое лицо, но приглядевшись убедился, в том, что глаза его подвели. И…
И столь же внезапно Хаджара внезапно пронзила простая, но прежде — неуловимая для него мысль. Простая, потому что это было понятно любому смертному. А неуловимая, потому что Хаджар, несмотря на все свои привычки, смертным уже не являлся.
Прошло чуть больше ста двадцати лет с тех пор, как они расстались с Бадуром Пагередом на границе Северных Земель.
Бадур вернулся к себе домой, где… стал простым смертным.
Хаджар сжал записку, оставленную ему некогда человеком, спасшим и его, и Артеуса, и Лэтэю. Человеком, чей срок давно уже прошел.
И тот старик, что сейчас тяжело опирался на посох и напоминал чертами лица Бадура, являлся даже не его сыном, а, скорее всего, внуком.
Осознание этого обычного для смертного, но шокирующего для адепта факта, громом ударило по сознанию Хаджара, так что он не сразу заметил среди стоявших еще одну знакомую фигуру.
Арад, старейшина деревни, приподнял свой посох, после чего легко стукнул им по деревянному настилу, и арена погрузилась в немую тишину.
Глава 1788
Когда смолкли последние отзвуки стихших разговоров, Арад выпрямился и подошел к тому, что Хаджар сперва принял за столб, но на поверку это оказалось молодым деревом, растущим прямо из трибуны.
Тяжелый шерстяной плащ, окрашенный в оттенок выцветшего серого, развевался вокруг некогда широких плеч старейшины, а его походка отбивала мерный ритм. Казалось, даже ветер задержал свой веселый бег, когда Арад поднял руку, призывая к вниманию. И вовсе не из-за того, что старейшины был могуч, суров или жесток, а просто из уважения. Даже не к Араду, а к обычаям и устоям собственной родины.