Сердце Ёксамдона

Толстова Ольга

Юнха улыбнулась: прозвучало почему-то романтично, хотя вряд ли то было намерением Ок Муна.

— Не верится, что с понедельника я уже не буду приходить сюда, — она поставила сумку на стол, который через несколько часов перестанет называть своим. — Тяжело представить, что я не всегда работала здесь. Разбирая твои бесконечные бумаги. И я даже не закончила со шкафами.

— Не уверен, что это вообще возможно, — пожал плечами Мун. — Но если тебе хочется, можешь приходить к ним в свободное время. Они будут ждать.

— Что мы видели вчера вечером? — кажется, она не собиралась этого спрашивать или хотя бы не прямо сейчас.

Мун

молчал. Он уставился в стену и провалился в себя, его лицо впервые сделалось беззащитным, а взгляд — очень печальным и очень усталым.

— Я не думаю, что всё это случайность, — наконец произнёс он. Голос был похож на шуршание старой бумаги, которая вот-вот рассыпется трухой на глазах. — Ким Санъмин хотел рассказать тебе что-то о проекте. И я… Город меняется всегда и всегда будет, и не думаю, что смогу остановить перемены, хотя несколько раз мне удавалось помешать. Я и не должен их останавливать. Но сейчас моя работа — помешать переменам в Ёксамдоне, пока… я не смогу решить кое-что. Справиться с давнишней бедою. «КР Групп» хочет построить на месте тех двух домов нечто огромное. Если они сделают это до того, как я — свою работу… Мне нужно лишь время, чтобы… закончить её. Мой долг, с которым я не справился. Чем больше там людей… на той линии… тем сложнее… и если их будет слишком много…

Он сбивался всё больше и теперь вообще замолчал.

Юнха подошла к нему, встала так, чтобы видеть его лицо.

Его глаза блестели, в них стояли слёзы горечи… и стыда.

— Я думаю о том, чтобы рассказать тебе всё, — произнёс Мун. — И не нахожу слов.

— Это так тяжело объяснить? — тихо и осторожно спросила Юнха. — Тяжело понять человеку?

Он слабо качнул головой:

— Вовсе нет. Но моё горло перехватывает от стыда, когда я пытаюсь выдавить из себя хоть слово. Я бесполезен и никчёмен, если не могу сделать то, для чего предназначен.

— Тогда пока помолчи, — предложила Юнха. — Я подожду, когда слова найдут себя сами.

Ли Кын просочился в офис «Чонъчжин» под вечер, едва закончился рабочий день.

Пробежал ветерок по комнате, задел жалюзи, прошуршал в открытой коробке с бумагами. Затрещал воздух — коротко, прошитый статическим разрядом. Юнха поёжилась, оставила разбор «протоколов» и вернулась в основную комнату. Ли Кын развалился в кресле Юнха и тяжко вздыхал.

— Рабочий день офисного служащего — скука смертная! — пожаловался он, ослабляя галстук и расстёгивая верхние пуговицы рубашки. Под открывшейся ярёмной ямкой мелькнул серебряный узор.

Юнха отвернулась: Ли Кын даже не пытался притворяться человеком перед ней. Кажется, с самого начала. Наверное, в его представлении она уже знала вообще всё: что происходит, кто они такие и зачем она сама здесь.

— Тебе стоит получше играть человека, — заметил Ок Мун. — Пользоваться автобусом или ходить пешком, например.

— Это утомительно, — отмахнулся Ли Кын, но увидев его взгляд, неохотно кивнул:

— Ладно, впредь так и буду поступать. Но я уже переместился сюда, прошлого не изменишь. И вышло у меня с трудом — сидя в человеческом теле, одно приобретаешь, другое теряешь. Летать далеко не выходит, — он вздохнул. — Едва сил хватило сюда прилететь. Человеческие способы перемещения очень…

— Хватит жаловаться, — прервал его Мун, поглядев на Юнха.

Она

поняла, что глаз не сводит с Ли Кына, а на её лице, должно быть, написано презрение пополам с гневом. Он занял тело её друга и ещё жалуется на это!

Стерев эмоции с лица, она придвинула из угла к столу единственное кресло для посетителей, которым при ней никто ни разу не пользовался, и было оно пыльное и слегка расшатанное.

— Я занял твоё место, — встрепенулся Ли Кын, — давай-ка, я сяду на этот ужас, а ты…

Она коротко мотнула головой.

— Ты собираешься нам рассказать, что узнал из мыслей Ким Санъмина, — напомнил Мун.

— Да, да…

Ли Кын крутанулся в кресле туда-сюда, принял серьёзный вид.

— Сперва про проект. Я не до конца разобрался, в чём разница между непопулярными и обычными…

Он посмотрел на Юнха.

— Это даже я знаю, — усмехнулся Мун.

— Но ты из отдела планирования и строительства, а я вообще вольная птица, — возразил Ли Кын. — Я так понял, что первые — это когда всё сносят целыми кварталами, а потом строят дома до неба.

— Да, — кивнула Юнха. — Радикальная перестройка. Сносили действительно целыми кварталами. И строили новые — высотные. Так было до конца прошлого века, но сейчас людям такие проекты не нравятся. Теперь популярны точечные проекты или медленная постепенная реновация с максимальным сохранением элементов старой застройки. И прежней инфраструктуры, особенно малого бизнеса. Намного больше социальная нагрузка в таких проектах: нужно включать социальные и общественные объекты, озеленение и благоустройство. То есть, включать в большей степени, чем раньше. И всегда есть общественное мнение…

Ли Кын кивал её словам.

— Вот, вот, те же страшные фразы, что сидят в голове Ким Санъмина. А ещё тот проект, из-за которого ты познакомилась с господином Ок Муном, — он осклабился в сторону хозяина «Чонъчжин», — вроде как из вторых, «проект мягкого преобразования».

— Но на самом деле, нет, — ответила Юнха. — Санъмин-оппа уже намекнул на это. Нет, — она горько усмехнулась, — прямым текстом сказал. И что держаться надо подальше от проекта или быть тише воды, ниже травы, раз уж от него не отвертеться…

— Он много чего раскопал, хотя это всё слухи, — задумчиво заговорил Ли Кын. Он будто слушал что-то — должно быть, чужие мысли в своей голове. — У него нет убедительных доказательств. Он много лет слышал разное, тут и там, кусочки, оговорки. Многое выбалтывали пьяные начальники на очередном «корпоративе» с хостес.

Юнха вздрогнула: Ли Кын всё больше звучал как Ким Санъмин, повторяя его мысли.

— Приходилось ублажать их и кланяться им, пока они напивались как свиньи и блевали в урны. Эту болтовню слышали и другие, начальники в «КР Групп» любят приводить с собой на такие пьянки кого-то из сотрудников. Того, кого считают преданным в достаточной степени и столь же трусливым. И мы были трусливыми: всё, что слышали, держали при себе. Сталкиваясь друг с другом в коридорах, кланялись и отводили глаза. Никогда не обсуждали услышанное. Что же делать, если работа такая — быть доверенной прислугой? Повышение и премии берутся не из ниоткуда, лояльность вознаграждается. В какой момент тебе становится тошно от самого себя? И есть такие, кому не становится, кто привыкает и принимает всё это за должное? За то, как устроен мир? Если бы Юнха не соприкоснулась с этим, захотелось бы мне что-то изменить?