Сердце крысы
Шрифт:
Счет был 1:0 в мою пользу. Игра пошла (в обоих смыслах), и мне стало немного веселее. Но бесструнная балалайка Милев тут же громким голосом вывел своё: «Ты – спесивец, мон шер, а люди, между тем, вокруг достойные».
Стоявший за нами господин в кожаной куртке на вязаный свитер тут же обозначил попытку обидеться.
«С чего это им кичиться перед нами?» – и решительно выставил пузо вперед.
Инициатива явно уходила из рук. Ладно, ударим по французу, раз ничего другого в голову не приходит. И я сказал: «Хотите анекдот в форме загадки? – они, конечно,
Милев, как и следовало ожидать, поднял бровки и вежливо хихикнул. Остальные любители галлицизмов постно молчали. А всего-то и надо было, что перевести эти слова на французский – «си жу без гро ша», и ответ – «и си ди».
Однако после паузы Милев нашелся. – «Вот всегда ты так – поперек коллектива!»
Ну, Милев, не тонкая ли это бестия? Когда только успел так уплотнить свои ряды? Выходит, я не вовсе не с ним. Или – просто «меж люды», как бы сказали наши ридны браття с Украины. Я – на публике! И эта публика не очень-то благоволит мне! Театр! Для одного хорошего актера и кучи нудных зрителей…
Рядом с кожанкой стояла жасминная дамочка, та самая, что донимала меня запахом своей дешевой пудры весь вечер. Теперь она благоухала новым кошмарным букетом – опять же недорогими и очень противными духами «Жасмин», вероятно, подарком её нового кавалера.
Жасмином глушили трупный запах – во время сельских похорон летом, не выношу этот запах…
– Да брось ты, всамделе, – плаксиво сказала она, обращаясь к Милеву, наверное, они крепко знакомы.
– Я-то брошу, а вдруг кто подберет? Обидно не будет? И это пока – его последняя реплика.
Мой невольный сакрифис жертвенно гримасничал, нервно дергая правым подглазьем, а дама Жасмин бурно всхлипывала от нахлынувших чувств и требовала невозможного – «кис ми квик!»
На такой подвиг никто из присутствующих в данный момент не был готов. Это освежающее душу зрелище пробудило во мне странное желание – немедленно всю площадь Маяковского запахать бульдозерами!
Поразительно, как быстро я довожу людей до ручки! – «Отклонись от зла и сотвори добро!» – шептало мне на ухо благоразумие, но я его не слушал: свора бесенят резвилась в извилинах моего мыслительного инструмента, а совесть, тощенькая кредиторша, ещё ранее отправилась почивать.
И я зажег сигарету, последнюю в моей пачке, потом раздумал и затушил. Захотелось напиться и вернуться домой в полумертовом состоянии, броситься на постель, даже не ополоснув лица. Мне стало казаться, что Милев смотрит на меня так, словно собирается пару раз вильнуть хвостом и ласково лизнуть мою руку! Я хотел, было, сказать, к ноге! Но вместо этого спросил Милева в лоб:
– Тебе сколько хотелось бы жить?
Он ничего не сказал и пожал плечами. Его приятели вежливо замолчали.
– А что? – спросил после долгой паузы кожаный тип.
– Имена доживших до сорока останутся в преданиях – такие теперь времена. Так что живите впрок, пока можете.
– Как это? – теперь уже поинтересовалась мадам Жасмин.
– Просто любите цикад, пауков и лягушек и никогда не кушайте их на ужин.
Я достал из кармана жвачку, развернул её и бросил бродячей собаке, коих всегда вертится великое множество там, где долго стоят люди. Собака подбежала, понюхала жвачку и разочарованно отошла прочь, не совсем понимая, чего же от неё хотят. Мои собеседники прижались друг к другу, как шпроты в банке, и захихикали о чем-то о своем…
Я снова подозвал собаку, погладил её по густой темной шерсти, она не убегала.
– Кто она? – спросил я у Милева, и компания вмиг перестала верещать. Мадам Жасмин смотрела на меня водянистыми и бесцветными в свете фонарей глазами в разводах польского «Мирракулюма», не без оснований надеясь схлопатать увесистый комплимент.
– Артистка, – без ложного пафоса сказал Милев, продемонстрировав наличие зубов мудрости. – Обаяшка Танюшка. Ты у нас самая красивая. Пра?
И он, наконец, звонко чмокнул её в напудренную щёку. Как и все притворщики, он улыбался одним ртом. Зато – во всю допустимую ширь.
– Ваша бабушка всамделе цыганка? – совершенно обнаглев от избытка внимания, сказала она. И, не дождавшись ответа, попросила: Так погадайте! Или вы не умеете предсказывать будущее?
– Она смотрела так медово, а запах жасмина так душно обволакивал меня, что одной пакости мне показалось мало.
– Волчанка.
– Что… волчанка? Кто … волчанка? – допытывалась она, но судьбой ей в этот миг было ниспослано временное спасение в неведении – подошла наша очередь брать такси, и обаяшка, подхваченная своим солидным провожатым в новенькой кожанке, быстро втиснулась в такси, уже через стекло задней дверцы подавая мне тайные знаки.
Я смотрел на несчастную, и вид её казался мне ужасен – тень матери отца Гамлета выглядела бы получше.
– Что? Что ты ей там нагадал? – спросил Милев со своими дурными смешками, наклонясь ко мне не по-европейски близко. – Что? Ну, говори же!
Тут он, кажется, и в самом деле лизнул моё ухо… Умрет от волчанки. Этим летом. Вот что я хотел сказать ей, но не сказал даже ему, чтобы он не рухнул.
Когда я вошел к себе в квартиру, под одеялом уже во всю сопело моё тоскливое одиночество.
– С возвращеньицем! – сказало весело оно, когда я трупом упал рядом.
– Чтоб ты сдохло, – не очень вежливо ответил я.
– Куда ходил? – продолжало приставать оно, привычно не обижаясь и широко и сладко зевая.
Это могло означать только одно – заснуть скоро мне вряд ли удастся.
– На станцию.
– И что там?
– Кино и немцы.
– А что за станция?
– Да Маяковского! Тебе не всё равно?
– А! – сказало оно равнодушно и пошло пить кофе. – Там много собак, – донеслось из кухни. – Зачем ты туда ходишь?