Сердце крысы
Шрифт:
– Мы, то есть оппозиция, будем искать факты и доказатттельства несостоятельности принятых нами законов. И вознаграждение получит только тот, кто найдет что-либо существенное.
– Как это мило! – поддразнивая его, сказал я. – А кто эти законы будет принимать?
– Совет ученых!
– Только не это! – закричал я, вскакивая и хватаясь за голову.
– Ученые, дай только им власть, начнут тут же ставить опыты, жестокость которых превзойдет самые беспощадные фантазии всех самодуров мира! Они загонят несчастное общество в прокрустово ложе своих теорий,
– Завтра, – сказал Малыш, внимательно выслушав мою взволнованную речь, – мы будем на Всеобщем сходе опускать камешки в большую глиняную амфору. – Белые – знак согласия с новыми законами, черные – против. Если черных окажется большинство, то законы будут отправлены на доработку.
– Но почему ты сам и твои преданные друзья не хотите сами осуществлять разумную и справедливую власть?
– Потому что я хорошо усвоил твои уроки, Философ. Разумная и справедливая власть очень скоро превратится в замкнутую касту, у которой будет одна забота – каким способом присвоить себе все дынные семечки. Потом они начнут драться за лидерство и ловить неверных в своих рядах. Ну и так далее, по списку. Всё это – уже давно азбучные истины. А прямая демократия, хоть и имеет свои недостатки, всё будет получше диктатуры выдвиженцев и засланцев из высоких сфер.
– Всё, хватит! – и я закрыл ему рот лапой. – В постель – и баста! Ты болен. Сейчас же позвоню в 0–3.
– Я не болен, Философ. Я – умираю, – спокойно ответил он, отчетливо произнося каждый звук.
– Да что ты мелешь, паршивец! – закричал я и надавал ему таких горячих, что мои лапы чуть не отвалились. – Быстро говори, что ты задумал?
– Я принял яд, от которого нет противоядия. Час назад я был у Амбустомы.
– О, дьявол и тысяча чертей! – закричал я, подпрыгнув выше крыши и затем рухнув наземь. – Час назад! Ты действительно сбрендил, придурок!
Я потерял голос, крича и проклиная всех на свете, я катался по полу и грыз металл сетки… Но он молчал.
Когда же Малыш заговорил, я проклял самоё слово – лучше бы он онемел вовсе!
– Яд подействует через сутки. И умру завтра, когда край солнца сравняется с горизонтом.
Стоны разрывали мою грудь – я всё ещё надеялся, что это просто неумная шутка. Диктаторы часто грозятся уйти, чтобы заставить подданных просить остаться.
– А сейчас. Философ, оставь меня одного, я хочу попрощаться со своей милой матушкой.
Ночь напролет, до сизого рассвета, когда тени холмов поползли с наших скудных нив, я выл как бешеный пёс. Ну почему, почему ты нарушил закон благочестивой крысы и не посоветовался со мной?
И только когда мне пригрозили граненым стаканом, я в страхе замолчал. Стать нектароманом – что может быть страшнее? Я видел этих несчастных в соседней лаборатории – у них веревками слюни висят изо рта, и вместо слова «дураки» они говорят что-то вроде «дррраки», потому что язык их совершенно не слушается.
И ночуют они под заборами в луже – сами
Брр-р-р…
И всё я, старый дряхлый удав. Давно пора самому удавиться в пустыне и не портить жизнь новым крысам, смущая их невинный, слабый ум дурацкой болтовней.
…Но вот рассвет одолел мрак, и взошло солнце. Никогда ещё я с таким ужасом не следил за его перемещением по небосклону.
Это был первый день свободы. Матрица патологического поведения в общественном сознании крыс была полностью разрушена – они, наконец, стали жить своим природным умом.
Крысы, чисто умытые и веселые, выбирались из своих темных нор и впервые спешили не к заполненным кормом корытам, а бежали на площадь, где и должен был происходить всеобщий сход.
Белое ровное солнце щедро лило свой свет во все уголки нашего нового царства, и не было ни единой крысы, которая бы не несла в правой руке листок клевера – знак всеобщего замирения. Пол клетки превратился в желтое овсяное поле, кое-где для экзотики усеянное полынью, повсюду царили покой и гармония.
В этот день началась и закончилась диктатура юного вождя…
34
После утверждения Милевской диссертации на Ученом совете в лабе хоть не показывайся. И раньше у нас было весьма тошнотворно, а теперь и вовсе с души воротит. То, что методика Милева была признана революционной и новаторской, это ещё полбеды. А вот тот факт, что работы Майи были задвинуты в самый темный угол, это уже кое-что похуже. Нет, нет, ничего личного. Просто несправедливость в таких масштабах даже бегемота ранит!
А между тем, Мая убедительно показала, что в эксперименте не просто выживают, а даже начинают успешно эволюционировать социально ориентированные в положительном смысле особи. В положительном – значит, в созидательном. Компроне?
Выводы Милева были не просто антинаучны (не говоря уже о такой мелочи, как чистота эксперимента), а вопиюще атичеловечны. (Вам смешно? Мы же о крысах!)
Он предлагал методику шоковой терапии – пусть-де выживают сильнейшие. Они-де и построят новый мир! Но выживали наглейшие, которые ничего строить толком не умели, а могли только отбирать. А когда «слабые» от шокровой терапии повымерли, отбирать стало не у кого, и тогда они перегрызли друг друга. На этом эксперимент подходил к логическому концу. Более того, даже рассаживание к отдельные клетки во избежание каннибализма не помогало – они утрачивали способность размножаться уже во втором поколении.
Просто бедлам какой-то, а не лаборатория! Все просто одурели или, говоря интеллигентно, сошли с катушек.
А кое у кого… как бы это сказать? Ну, скажет так – у некоторых наших членов стали наблюдаться некоторые странности…
Но почему – кое у кого? Будем честны и скажем – у всех, кроме…
У всех, даже у постоянной, как полярный холод, и предсказуемой во всём Ирборши – она стала пятиться! Вот что это за болезнь, когда человек идет, идет, а потом вдруг начинает пятиться? Кто-то заикается, кто-то картавит, а она – пятится…