Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате
Шрифт:
Не теряя времени, они отправили депутацию в Учредительное собрание с просьбой немедленно вотировать военный закон. И Ассамблея, 14 октября рукоплескавшая предложению Мирабо, не нуждалась в особенно сильных настояниях.
Только один депутат осмелился горячо возразить против этого закона в последующих прениях: это был Робеспьер.
— Народ нуждается в хлебе, — заявил он, — а вы хотите послать солдат, чтобы перебить народ… Ничего не скажешь, мудрое предложение!.. Нет, господа, не заблуждайтесь: не насильственные меры, а всесторонне продуманные
Робеспьера поддержал Бюзо.
Но, оставив их слова без внимания, Ассамблея единодушно декретировала пресловутый военный закон.
Сущность его состояла в следующем.
В случае «опасности для общественного спокойствия» в окне ратуши вывешивался красный флаг; после этого сигнала всякие «сборища» становились «преступными», и городские власти, отправив против них солдат, имели право, вслед за кратким предупреждением, открыть огонь по непокорным, а зачинщики подлежали смертной казни…
Этот ужасный закон был обнародован под звуки труб и барабанного боя, с мрачной торжественностью. Приставы ратуши в церемониальном одеянии разъезжали верхом по Парижу, громко оглашая текст декрета среди общего гробового молчания, в то время как национальные гвардейцы оттачивали свои сабли…
На следующий день был арестован убийца пекаря и вместе с ним какой-то бедняга, заподозренный в том, что раздавал листовки с призывом к бунту. Оба были тотчас же повешены.
Кругом продолжала царить тишина.
Молчала и пресса.
Только один из левых журналистов, Лусталло, отважился написать в своей газете:
«Военный закон принадлежит к тем ужасным мероприятиям, которые, если достигают цели, наносят глубокую рану обществу. Мера эта была задумана давно. Г. Мирабо заявил о ней, чтобы подготовить умы, и, может быть, пекарь и двое казненных были тремя жертвами, которые должны были своими жизнями оплатить подготовку этого бесчеловечного закона…»
Справедливое предположение Лусталло осталось гласом вопиющего в пустыне.
День проходил за днем.
И утром, когда я отправлялся в госпиталь, и ночью, когда иной раз возвращался домой, столица была одинаково мрачной и немой; даже хозяйки в очередях, обычно столь болтливые, словно воды в рот набрали.
Париж оцепенел. Оцепенение было долгим.
И вдруг неожиданно раздался могучий голос, который прогремел на всю столицу и на всю страну:
«Какая адская фурия отравила своим ядовитым дыханием представителей Коммуны? Безумцы! Уж не думаете ли вы, что этот клочок красного полотна укроет вас от общественного негодования? Не думаете ли вы, что несколько ваших приспешников защитят вас от справедливого гнева сограждан?..»
Голос этот принадлежал Марату.
И грянул он со страниц 34-го номера «Друга народа», неизвестно откуда и непонятно каким образом вновь
Я не выдержал и побежал к Мейе.
Жюль сидел с газетой в руках. Выражение лица его было сосредоточенно.
Он едва взглянул на меня.
— А, пришел все же! Скажу по правде, боялся, что уж никогда не увижу тебя в этой берлоге. Ну, теперь убедился Фома неверный: нашего брата голыми руками не возьмешь! Читай!
Я сел рядом с вновь обретенным другом и погрузился в неровные, прыгающие, местами смазанные строки:
«Робкие граждане, заботящиеся лишь о собственном спокойствии, баловни удачи, сосущие кровь из жил государства, и все мошенники, живущие за счет общественных злоупотреблений, ничего так не страшатся, как народных мятежей. Мятежи эти, ведущие к новому порядку вещей, грозят их благополучию.
…Но чему мы обязаны свободой, если не этим мятежам?
…Ведь это народный мятеж… привел к падению Бастилии, к сохранению Национального собрания, только он разоблачил заговор врагов народа, помешал разграбить Париж и потопить его обитателей в собственной крови.
Ведь это народный мятеж предупредил осуществление второго заговора в Версале, помешал бегству королевской семьи и предупредил гражданскую войну, несомненно явившуюся бы их следствием…»
Я не верил своим глазам. Это писал преследуемый, писал открыто, и имел смелость внушать это в такой момент!..
— А теперь прочти вот это! — Жюль передал мне другой номер.
«…Революция была бы навсегда завершена и свобода утверждена, если бы на следующий день после взятия Бастилии, 15 июля, десять тысяч парижан направились в Версаль с целью очистить Национальное собрание от дворян и прелатов, не имеющих никакого права заседать в нем.
Революция была бы доведена до конца и свобода установлена без малейшего насилия, если бы 6 октября патриотически настроенные члены Собрания, обличив аристократов, готовящихся в страхе перед расправой к бегству, не совершили бы промаха, отказав этим аристократам в паспортах.
Вместо того чтобы воспользоваться этим моментом страха с целью устранить аристократов навсегда, они дали им время перевести дух и в конце концов сами оказались порабощенными. Чтобы наложить цепи на народ, внушивший им ужас, чтобы укрепиться против него и двинуть национальную гвардию, враги общества прибегли к закону о военном положении, к кровавому закону…
…Черные заговоры вызовут ужасающую бурю, гром уже гремит над нашей головой. О, мои сограждане! Удвойте бдительность, будьте начеку и, если какое-нибудь непредвиденное событие приведет к новому всеобщему восстанию, используйте, наконец, стечение обстоятельств!..»
— Ну, что скажешь на все это? — спросил Мейе, следивший за моими глазами и заметивший, что я прочитал лист.
Что я мог сказать?.. Я был настолько потрясен, что лишь пробормотал:
— Где он? Где печатается его газета?..