Сердце не обманет, сердце не предаст

Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна

Начало фразы Роман не слышал.

– Я тоже так раньше думал о себе. Но потом…

Он мог бы рассказать Любе, как принимал свою потребность в любви за жажду мести; желание все исправить – за желание все разрушить. Как много он сделал ошибок, и сколь многому он с тех пор научился…

Но не стал. Ни к чему ей это знать.

– Но потом, – продолжил он, – разные события в моей жизни… и разговоры с умными людьми… помогли мне понять, что все мы «кчемные». Все мы влияем на ход событий, хотим того или нет. Каждый наш поступок отпечатывается в мире, даже каждый взгляд.

Хочешь или нет, но ты влияешь тем самым на его судьбу.

– На чью? – не поняла Люба.

– Мира. Твое слово, взгляд или улыбка, твой поступок – все это несет в себе заряд энергии, доброй или злой. Он впечатывается в чужую энергию, как метеорит в землю, и влияет на ее траекторию, а главное, на ее полюс: плюс или минус.

Так говорила Александра, Роман запомнил этот «афоризм», но считал его уже своим собственным.

– Я слышала подобное… Начальник наорал на подчиненного, тот наорал на жену, она наорала на детей, дети избили кого-то во дворе… Так, что ли?

– Оно самое. Ты доброй улыбкой одарил – поднял настроение. Может, кому-то помог справиться с депрессией, кому-то придал уверенности в себе. Ты каждый день и каждый час множишь на земле либо добро, либо зло. И выбирать – тебе.

– Красивая болтовня!

– Как хочешь. Твое право решать, болтовня это или нет. Но пока ты будешь смотреть на всех унылой букой – и другим сделаешь хуже, и себе. От твоей депрессивности все вокруг впадают в депрессию. Поэтому люди избегают общаться с тобой: кому нужны отрицательные эмоции? Даже последняя дрянь, сеющая вокруг себя исключительно зло, и та хочет иметь для себя эмоции положительные!.. Только Михаил был с тобой нежен и терпелив, но он, как я понял, слушая сегодня твоих товарищей, был выдающимся человеком. Уже хотя бы потому, что обладал очень сильной и щедрой энергетикой. Таких мало. А обычные люди станут бежать от тебя до тех пор, пока ты будешь считать мои слова болтовней.

Люба одарила его недобрым взглядом и вскочила, но сразу же покачнулась на мягких матах, оступилась, чуть не упала. Роман поддержал ее.

– Да иди ты!.. Тоже мне, учитель нашелся! Молокосос! Что ты понимаешь в жизни? С чего ты взял, что разбираешься в людях?! По какому праву меня судишь?!

– Не сужу, Люба… Только хотел…

Роман собирался сказать «помочь». Но не закончил предложение. Действительно, его юный возраст в глазах тех, кто старше, выглядит почти как недостаток, если не сказать – как инвалидность…

Он фразу так и не закончил. Люба продолжила:

– Тебя все любят, верно? Ты красивый, к тому же такой очаровашка, прямо хоть в кино…

– Меня не все любят, – перебил ее Роман. – Меня в детстве ненавидел мой отец. Вернее…

– Алексей Андреевич? Тебя ненавидел? Ладно врать-то!

– …вернее, тот человек, которого я считал своим отцом. Он меня ненавидел, и я стал ненавидеть всех. И… сделал… сделал зло… Мне самому страшно вспоминать, что я сделал.

– А почему тебя ненавидел тот, кого ты считал отцом?

…Они еще долго говорили с Любой и расстались почти друзьями.

Олегу

с Катей принесли напитки и еду – очень вкусную, надо заметить. Но разговор не клеился. Приняв судьбоносное решение сделаться стервой, Катя вдруг замкнулась: она не представляла, как себя вести, чтобы соответствовать этому образу. Да и зачем? Ради чего? Что она хочет доказать, кому? Какие глупые, пустые, ненужные мысли. Миша умер, а она…

Ее подхватила волна стыда. Катя прижала холодный стакан с водой ко лбу.

Олег посмотрел на нее сочувственно. И заговорил о Мише – то ли иной темы не нашел, то ли считал, что его сестра именно в ней нуждается.

Он, конечно, не понимал, что с Катей творится, да она и сама с трудом понимала. Когда от тебя уходят близкие люди – в другую, новую для них жизнь, где тебе нет места, или в смерть… то ты не о них на самом деле горюешь: им ведь не плохо, они не страдают! Страдаешь – ты. Пропасть разверзлась именно в твоей душе, и это ты летишь в нее с утра до ночи и с ночи до утра, наяву и в кошмарах. Это тебе больно, не им! И почему должно было так случиться, что и брат, и мужчина, которого она любила, которого мыслила рядом с собой на многие годы вперед, бросили ее почти одновременно? Оставив ей лишь больное дыхание одиночества? И гадкий привкус предательства?

Неожиданно она вспомнила версию самоубийства, озвученную Любой. Нет, о нет – Миша не мог покончить с собой! И у нее, у Кати, есть одно очень веское доказательство: самоубийством он бы предал ее, сестру. Он бы поступил подло, как Арно. А это – невозможно!

– …Миша считал, что есть только понятия добра и зла – два ориентира в жизни, два полюса, влияющих на магнитное поле души, – говорил тем временем Олег, – но нет плохих и хороших людей. В них все намешано, и его задача была помочь доброму в душе человека. Я даже как-то сказал ему: «А не принимаешь ли ты, часом, себя за бога?»

Олег засмеялся, но Катя, погруженная в свои мысли и слушавшая вполуха, даже не улыбнулась.

– За бога?

Он бросил на нее понимающий взгляд и, помолчав, продолжил:

– Я им восхищался, Катя. Сам бы я так не смог. Миша любил людей, каждого человека, и никого не оценивал. Не оценивал – потому и не судил. Люди не могут без оценок – они соперничают во всем, они отталкиваются от тех, кого классифицируют ниже себя, чтобы взобраться повыше, все время оглядываясь вниз: далеко ли я ушел? Но разве можно любить того, в кого упираешься каблуками? Это ведь уже не человек, это подставка, ступенька…

Катя рассеянно слушала и пила коньяк. Она узнавала слова брата, даже его интонации, и ей было горько.

– Он собирался написать книгу, вы знаете? – продолжал Олег. – Жаль, не успел. Он делал много записей, анализировал каждую свою встречу, заглядывал в каждую душу. Материала накопилось столько, что на несколько томов набралось бы. Я не был его близким другом, но как-то он мне дал почитать свои комментарии. Знаете, Катя, я далек от психологии – я веб-дизайнер, но проглотил их, как детектив! Поразительно, как Миша умел…