Сердце обалдуя
Шрифт:
Тут ее принесли, и он, отставив орудие слуха, принялся за свой полдник.
– Смотрел бы матч, – заметил он.
– Какой матч?
Старичок углубился в молоко.
– Какой матч? – снова спросила Барбара.
– Что?
– Како-ой матч?!!
Старичок чуть не подавился булочкой.
– Собьет с него спесь, – сказал он.
– С кого?
– Да-да.
– С кого надо сбить спесь?
– А! С этого Диббла. Важный такой, надменный. Я-то заметил сразу, но никто слушать не хотел. Попомните мои слова, говорил я, он еще себя
– Что? – вскричала Барбара.
Мир потемнел перед ней. Сквозь темный туман видела она старого негра, который пьет черное молоко. Теперь она все поняла, и сердце ее рванулось к несчастному.
– Спесь собьет, – бормотал старичок, и Барбара испытала к нему острое отвращение. Но Бог с ним, надо что-то делать. А что? Неизвестно.
– Ой! – закричала она в отчаянии.
– А? – отозвался старичок, берясь за трубку. Но Барбара уже ушла.
До поля она добежала быстро. У клуба она встретила супомешателя с клюшкой. Что-то подсказало ей, что на такое зрелище надо посмотреть, но она смотреть не стала. По-видимому, матч начался после завтрака и теперь достиг второй половины. Сбежав вниз по холму, она заметила вдалеке стайку зрителей и направилась к ним, но они исчезли, а она увидела Фердинанда, продвигавшегося к следующей подставке. Увидела она и дядю.
– Ну, как они? – задыхаясь, спросила она.
Мистер Татл был невесел. По-видимому, все шло не совсем так, как он хотел.
– У пятнадцатой – неплохо.
– Неплохо?
– Да. По-видимому, юный Парслоу не слишком хорош у лунки. Он делает короткий удар, как овца с глистами.
Из этих замечаний вы кое-что поняли, но я объясню еще. «Этого мало», – скажете вы, узнав об ошибках Парслоу, и будете правы. Была и другая причина: с самого начала Фердинанд играл блистательно. Никогда еще не делал он таких ударов и таких подсечек.
Что до ударов, обычно ему мешали скованность и преувеличенная осторожность. Что до подсечек, он редко достигал искомой точности, поскольку мотал головой, словно лев в джунглях, прямо перед тем, как клюшка касалась мяча. Сегодня им овладела беспечная свобода. Он сам удивлялся, но не радовался. Холодность Барбары и ее обращение с Парслоу довели его до состояния, в котором не радует ничто. И вдруг он понял, почему так хорошо играет. Именно потому, что нет волнения и восторга. Можно сказать, с горя.
Как многие посредственные игроки, он слишком много думал. Он штудировал ученые труды и держал в уме все возможные ошибки. Он помнил, от чего предостерегают Тэйлор, Вардон, Рэй или Брейд. В результате он мешкал и топтался, пока стыд не побуждал его к действию, а потом совершал известные ему ошибки. Скажем, он резко поднимал голову, как на таблице, прилагаемой к списку «Обычные ошибки начинающих». Сегодня, с разбитым сердцем, он вообще не думал, а потому играл рассеянно, беспечно – и очень хорошо.
Джордж немного устал. Ему сказали, что этот Диббл никуда не годится, а он побеждал буквально на каждом шагу. Да, один раз ему пришлось сделать шесть ударов, другой семь, но это ничего не меняло. Гордому Парслоу удавалось только держаться на уровне.
Однако играл он хорошо и выиграл бы следующую лунку, если бы не то, что ему не давался короткий удар. Из-за того же свойства он сыграл вничью на семнадцатой, достигнув газона только с четвертого удара. Но потом Фердинанд загнал мяч с дистанции в семь ярдов, совершив пять ударов за раунд.
Барбара смотрела на них, и сердце ее быстро билось. Она подходила все ближе, словно ее притягивал магнит. Фердинанд готовился к удару. Она затаила дыхание, затаил и он. Затаили и зрители, не говоря о Парслоу. Настал важнейший миг – и кончился тем, что мяч пролетел всего тридцать ярдов. Фердинанд ударил по нему сверху.
Джордж Парслоу улыбнулся. Теперь, думал он, он сделает удар из ударов. С бесконечной осторожностью занес он клюшку…
– Интересно… – произнес звонкий девичий голос. Парслоу застыл на месте. Клюшка опустилась. Мяч откатился в густую траву.
– Простите? – сказал Парслоу.
– Это вы простите! – сказала Барбара. – Я вам помешала.
– Да, немного. Самую чуточку. Но вам что-то интересно. Что именно?
– Мне интересно, – отвечала она, – почему клюшка называется клюшкой.
Парслоу судорожно сглотнул раза два. Кроме того, он заморгал.
– Боюсь, прямо так и не скажешь, – ответил он, – но я посмотрю в энциклопедии при малейшей возможности.
– Спасибо вам большое!
– Не за что. Рад служить. Если вы соберетесь спросить, почему газон называется газоном, я отвечу: «Потому что на нем растет трава».
Говоря это, Парслоу искал глазами мяч и нашел его в кусте, который я, не будучи ботаником, назвать не смогу. Скажу лишь, что он был плотен, как шар, и исключительно цепко охватил клюшку. Тем самым первого удара не было, от второго мяч сдвинулся, от третьего – еще немного. Вложив все силы в четвертый, Джордж не добился ничего. Пятый пришелся в нескольких дюймах от Фердинандова мяча. Он поднял его и отбросил в заросли, словно что-то ядовитое.
– Победа ваша, – проговорил Джордж.
Фердинанд сидел у сверкающего моря. Он убежал сразу после этих горьких слов. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями.
Они были разные. Сперва он обрадовался победе, потом припомнил, что она ему не нужна, поскольку Барбара любит другого.
– Мистер Диббл! – услышал он.
Он поднял голову. Она стояла рядом. Он встал.
– Да?
Они помолчали.
– Солнце красиво играет на воде, – сказала Барбара. Он застонал. Это уж слишком.
– Оставьте меня в покое, – сказал он. – Идите к своему Парслоу. Как-никак вы с ним гуляли у этой самой воды.