Сердце тьмы и другие повести
Шрифт:
"Животное, - подумала Фрейя.
– Значит, он намеревался за нами шпионить". Она была взбешена, но воспоминание о толстом голландце в белых брюках, широких в бедрах и узких у лодыжек, с черной головой быка, смотрящем на нее при свете ламп, было так отталкивающе комично, что она не удержалась от насмешливой гримасы. Затем ее охватило беспокойство. Нелепости этих троих людей тревожили ее: горячность Джеспера, опасения ее отца, увлечение Химскирка. К первым двум она относилась с большой нежностью и твердо решила пустить в ход всю свою женскую дипломатичность. "Со всем этим, - сказала она себе, - будет покончено в самом непродолжительном времени".
На веранде Химскирк, развалившись на стуле, вытянув ноги и положив белую фуражку на живот, привел себя в состояние дикого исступления, совершенно непонятного такой девушке, как Фрейя. Подбородок его покоился на груди, глаза тупо уставились на ботинки. Фрейя посмотрела на него из-за занавески. Он не шевелился. Он был смешон. Но эта абсолютная неподвижность производила впечатление. Она пошла назад по коридору к восточной веранде, где Джеспер спокойно сидел в потемках, исполняя, как пай-мальчик, то, что ему было приказано.
– Пест, - тихонько свистнула она. В одну секунду он очутился подле нее.
– Да. В чем дело?
– прошептал он.
– Там этот таракан, - с замешательством шепнула она. Находясь под впечатлением зловещей неподвижности Химскирка, она почти готова была сказать Джесперу, что тот их видел. Но она отнюдь не была уверена, что Химскирк сообщит ее отцу... во всяком случае, не сегодня. Она быстро приняла решение: ради безопасности следует как можно скорее спровадить Джеспера.
– Что он делает?
– спокойно вполголоса спросил Джеспер.
– Ничего! Ничего. Он сидит там ужасно сердитый. Но ты знаешь, как он всегда расстраивает папу.
– Твой отец очень неразумен, - категорически заявил Джеспер.
– Не знаю, - нерешительно сказала она. Страх старика Нельсона перед властями отразился на девушке, так как ей приходилось ежедневно с ним считаться.
– Не знаю. Папа боится, как бы ему не пришлось нищенствовать, как он выражается, на старости лет. Слушай, дитя, лучше ты уезжай завтра пораньше...
Джеспер надеялся провести еще один день с Фрейей, - спокойный, счастливый день, сидеть рядом с девушкой и смотреть на свой бриг в предвкушении блаженного будущего. Его молчание красноречиво свидетельствовало о разочаровании, и Фрейя понимала его прекрасно. Она тоже была разочарована. Но ей полагалось быть рассудительной.
– У нас не будет ни одной спокойной минуты, пока этот таракан бродит вокруг дома, - торопливо доказывала она.
– Какой смысл тебе оставаться? А он не уедет, пока бриг здесь. Ты же знаешь, что он не уедет.
– На него следовало бы донести за бродяжничество, - прошептал Джеспер с досадливым смешком.
– Ты должен сняться с якоря на рассвете, - чуть слышно приказала Фрейя.
Он удержал ее по методу возлюбленных. Она укоряла его, но не сопротивлялась: ей тяжело было его отталкивать. Обнимая ее, он шептал ей на ухо:
– В следующий раз, когда мы встретимся, я буду держать тебя вот так там, на борту. Ты и я, на бриге... весь мир, вся жизнь...
– А потом он вспылил: - Удивляюсь, как я могу ждать! Я чувствую, что должен увезти тебя сейчас, сию минуту. Я мог бы убежать, неся тебя на руках, вниз по тропинке... не оступаясь... не касаясь земли...
Она не шевелилась. Она прислушивалась к страсти, дрожавшей в его голосе. Она говорила себе, что если она чуть слышно скажет "да", шепотом даст согласие, он это сделает. Он способен был это сделать - не касаясь земли. Она закрыла глаза и улыбнулась в темноте, с приятным головокружением отдаваясь на миг обнимавшим ее рукам. Но раньше чем он успел поддаться искушению и крепче сжать ее в объятии, она выскользнула из его рук и отступила на шаг назад, вполне владея собой.
Такой была стойкая Фрейя. Она была растрогана глубоким вздохом, вырвавшимся у Джеспера, который не пошевельнулся.
– Ты безумный ребенок, - с дрожью в голосе сказала она. Потом сразу переменила тон: - Никто не может меня унести. Даже ты. Я не из тех девушек, которых уносят.
– Его белая фигура как будто съежилась перед силой этого утверждения, и она смягчилась: - Разве не довольно с тебя сознания, что ты... что ты меня увлек?
– прибавила она ласково.
Он прошептал нежные слова, а она продолжала:
– Я тебе обещала... я сказала, что приду... и я приду по своей собственной свободной воле. Ты будешь ждать меня на борту. Я поднимусь на борт одна, подойду к тебе и скажу: "Я здесь, дитя!" А потом... а потом пусть меня унесут. Но не человек унесет меня, а бриг, твой бриг... наш бриг. Я люблю его!
Она услышала нечленораздельный звук, похожий на стон, исторгнутый восторгом или болью, и ускользнула с веранды. Там, на другой веранде, сидел другой человек, - этот мрачный, зловещий голландец, который мог натравить ее отца на Джеспера, довести их до ссоры, оскорблений, а быть может, и драки. Какое ужасное положение! Но даже оставляя в стороне эту страшную возможность, она содрогалась при мысли, что ей придется прожить еще три месяца с расстроенным, измученным, сердитым, нелепым человеком. А когда настанет день, тот день и час, - что сделает она, если отец попытается силой ее задержать? В конце концов ведь это было возможно. В состоянии ли она будет бороться с ним? Но чего она боялась вполне реально - это сетований и жалоб. Сможет ли она им противостоять? Какое это будет уродливое, возмутительное, нелепое положение!
"Но это не случится. Он ничего не скажет", - думала она, поспешно выходя на западную веранду. Видя, что Химскирк не пошевельнулся, она села на стул у двери и стала смотреть на него. Оскорбленный лейтенант не изменил своей позы, только фуражка упала с его живота и лежала на полу. Его густые черные брови были сдвинуты, он искоса поглядывал на нее уголком глаза. И эти косые взгляды, крючковатый нос и вся его громоздкая, неуклюжая фигура, развалившаяся на стуле, показались Фрейе до того комическими, что, несмотря на все свое беспокойство, она невольно улыбнулась. Она сделала все возможное, чтобы придать этой улыбке оттенок примирительной. Ей не хотелось зря раздражать Химскирка.
А лейтенант, заметив эту улыбку, смягчился. Ему никогда не приходило в голову, что его внешность флотского офицера в мундире могла показаться смешной девушке без всякого положения - дочери старика Нельсона. Воспоминание о ее руках, обвившихся вокруг шеи Джеспера, все еще раздражало и возбуждало его. "Плутовка!
– думал он.
– Улыбаешься, а? Так вот как ты развлекаешься! Ловко одурачила своего отца, а? Ну, хорошо, посмотрим..." - Он не изменил своей позы, но на его сжатых губах появилась улыбка, мрачная, не предвещающая добра, а глаза снова обратились к созерцанию ботинок.