Сердце
Шрифт:
— Иди за мной, — повторил служитель, входя в палату. Маленький крестьянин собрался С духом и пошел за ним, с опаской поглядывая направо и налево, на бледные, истощенные лица больных. Некоторые из них лежали с закрытыми глазами и казались мертвыми, другие смотрели в пространство широко открытыми неподвижными глазами, как будто были без сознания. Некоторые жалобно стонали, как дети. В палате стоял полумрак, воздух был насыщен острым запахом лекарств. Две сестры ходили по палате с пузырьками в руках. Дойдя до конца палаты, служитель остановился у изголовья одной из коек,
— Вот твой отец.
Мальчик зарыдал, выронив свой узелок, припал головой к плечу больного и взял неподвижно лежавшую поверх одеяла руку.
Больной не шевельнулся.
Мальчик встал, снова взглянул на своего отца и зарыдал еще громче. Тот посмотрел на сына долгим взглядом и, казалось, узнал его, но губы его не раскрылись.
Бедный «батя», как он изменился! Его совсем нельзя было узнать! Волосы его поседели, выросла борода, лицо распухло и стало багрового цвета, кожа была натянута и блестела, глаза запухли, губы раздулись, весь он страшно изменился. У него оставались прежними только лоб и изгиб бровей. Он очень тяжело дышал.
— Батя, милый батя, — говорил мальчик, — это я, разве вы меня не узнаёте? Ведь это я, Чичильо, ваш Чичильо… Я пришел из нашей деревни, меня послала мама: Посмотрите на меня хорошенько. Неужели вы меня не узнаёте?
Но больной, пристально посмотрев на него, снова закрыл глаза.
— Батя, батя, что с вами? Я ваш сын, ваш Чичильо.
Больной не двигался и продолжал тяжело дышать. Мальчик, плача, взял скамейку, сел на нее и стал ждать, не отрывая глаз от лица больного.
«Когда придет доктор, — думал Чичильо, — он мне объяснит, что случилось». И он погрузился в грустные мысли — стал вспоминать своего милого отца, припомнил день разлуки, последнее прощанье на пароходе, надежды, которые вся семья возлагала на эту поездку, и отчаянье матери, когда она получила последнее письмо. Он думал также о смерти, представляя себе своего отца мертвым, видел мать в черном платье и семью, обреченную на бедность.
Так прошло много времени. Вдруг чья-то рука легко коснулась его плеча, и он вздрогнул. Это была сестра.
— Что с моим отцом? — быстро спросил ее мальчик.
— Это твой отец? — ласково спросила сестра.
— Да, это мой отец, я пришел к нему из деревни, что с ним?
— Не падай духом, дитя мое, — сказала сестра, — сейчас сюда придет доктор, — и она ушла, не прибавив ни слова.
Через полчаса Чичильо услышал звон колокольчика; в палату вошел доктор со своим помощником. За ними следовали сестра и служитель. Они начали обход палаты, останавливаясь у каждой койки. Мальчику это ожидание казалось вечностью, и при каждом шаге доктора у него захватывало дыхание. Наконец они подошли к соседней койке. Доктор был высокий, сутулый старик со строгим лицом. Не успел он отойти от соседней койки, как маленький посетитель вскочил на ноги, а когда врач подошел, Чичильо снова принялся плакать.
Доктор посмотрел на него.
— Это сын больного, — сказала сестра, — он пришел сегодня утром из деревни.
Доктор положил руку на плечо мальчика, потом наклонился над больным, пощупал ему пульс, коснулся лба и задал несколько вопросов сестре, на которые та ответила:
— Ничего нового.
Доктор подумал, потом сказал:
— Продолжайте то же самое.
Тогда мальчик набрался мужества и спросил со слезами в голосе:
— Что с моим отцом?
— Мужайся, паренек, — ответил доктор, снова кладя руку ему на плечо. — У него рожистое воспаление на лице. Это тяжелая болезнь, но еще есть надежда. Ухаживай за ним. Твое присутствие, может быть, окажет на него хорошее действие.
— Но он не узнаёт меня! — в отчаянье воскликнул Чичильо.
— Он узнает тебя… может быть, даже завтра. Будем надеяться, не падай духом.
Мальчику хотелось бы поподробней расспросить доктора, но он не посмел, и доктор пошел дальше.
И вот потянулись дни у постели больного отца. Сын не мог оказать ему никакой серьезной помощи, но он поправлял одеяло, пожимая ему руку, отгонял мух. Он наклонялся к нему при каждом его стоне, а когда сестра приносила питье, он брал из ее рук стакан и ложечку и сам поил больного. Тот несколько Раз взглядывал на мальчика, но не подавал никакого признака, что узнаёт его, только взгляд его всё чаще и чаще останавливался на ребенке, особенно когда тот подносил платок к глазам.
Прошел первый день. Ночь маленький крестьянин проспал на двух скамейках в углу палаты, а утром снова начал ухаживать за больным. В этот день ему показалось, что в глазах у того появился какой-то проблеск сознания. Казалось, что как бы в ответ на ласковые слова мальчика в зрачках больного на секунду мелькнуло какое-то неясное чувство благодарности, а один раз он слабо пошевелил губами, как будто хотел что-то сказать.
Больной ненадолго засыпал, а просыпаясь, каждый раз искал глазами сына. В этот день доктор два раза подходил к нему и отметил небольшое улучшение, а вечером, когда мальчик поднес стакан к губам больного, ему показалось, что на этих распухших губах мелькнуло что-то вроде улыбки. Тут Чичильо начал понемногу успокаиваться и надеяться. Думая, что отец, может быть, хотя и смутно, но всё-таки слышит его слова, он стал говорить с ним и подолгу рассказывал ему о маме, о маленьких сестрах, о возвращении домой, и горячо, и ласково упрашивал его не падать духом. И хотя мальчик часто сомневался, понимает ли его больной, он продолжал говорить, думая, что если не все его слова доходят до сознания отца, то всё же он как будто бы с удовольствием слушает его голос.
Так прошли второй день, третий, четвертый… Легкие улучшения всё время чередовались с внезапными ухудшениями. Чичильо был так поглощен своими заботами, что второпях едва успевал съесть кусок хлеба с сыром, который два раза в день приносила ему сестра. Он почти не видел того, что происходило кругом, он не замечал вокруг себя той печальной больничной жизни, которая в другое время привела бы его в ужас. Проходили часы и дни, а он всё сидел около своего «бати», заботливый, полный участия, дрожа при каждом его вздохе. То в душе его начинала петь надежда, то сердце его цепенело от отчаяния.