Серебряная пряжа
Шрифт:
Поликарп однова глянул на сапоги эти да и задумал каверзу.
Сначала Маракуше дыхнул: Гордей-де слово дал своим артельным — обману хозяина, достану батистика.
Маракуша инда позеленел весь. Сторожу строго-настрого приказал: пуще всего на выходе за Гордеем доглядывать.
И как в воду Поликарп глянул: вечером упредил хозяина, а на другой день приемщики батисту не досчитались.
За смену-то Поликарп раза три в сушилку завертывал, все Гордею шептал:
— Батист воруют, смотри в будке обыск будет.
Гордею хоть
В обед глянул Гордей к рисовалу, видит парень над новым узором потеет. Выведет, выведет, манерку оттиснут, понесут купцу, а тот не принимает. Хоть ты что хошь делай, не берет — да и все. Посовел Поликарп. Гордей взял бросовый листок да кой-что и обозначил. На другой день в обед еще подбавил, на третий день узор стал на дело походить. Поликарп через плечо гордеево на узор глядит, губы кусает, завидует: увидит хозяин эту поделку, сразу поймет, кто настоящий мастер, и тогда все подвохи Поликарпа пропадут зря.
— Эх бы, — говорит, — покурить!
Гордей-то доверчив был. Ему плутовство ни к чему.
— У меня, — говорит, — наверху, в сушилке пиджак у стены в углу, за ящиком, там, где сапоги стоят.
Метнулся Поликарп за кисетом:
— Ты, мол, — работай, можа на твоем узоре хозяин остановится, я не против.
А у самого от этой думы в глазах мутит.
Взял Поликарп кисет, сделал, что надо, собрался было выходить, вдруг слышит, вроде за ящиком кто-то есть. Глянул, а там Петька-медячок притаился, лежит на полу в рванине. Вытащил его Поликарп из-за ящика и к ремню:
— Ты зачем пришел, медна твоя душа? Батист воровать? Али за мной подглядывать?
Медячок всплакнул:
— Я к дяде Гордею пришел.
Довел Поликарп медячка до проходной будки, стукнул лбом в дверь, пригрозил: еще раз попадешься, в шайке с красками выкупаю, да так и пущу вороньим пугалом, людям насмех. Завихнулся медячок вдоль по слободке к слепому деду. Поликарп аж испугался: бежит мальчишка, а пятки у него по камнем звенят, искры сыплются. В толк не возьмет: ни это медячок, ни еще кто.
Принес Поликарп кисет. Закурили. Гордей кое-как отстоял смену, портянки в голенища, сунул, сапоги на плечо и домой.
У будки толчея. Сам Маракуша со сторожем рядом. Народищу скопилось — вся фабрика. Опять батисту не досчитались.
Подошла Гордеева очередь. Маракуша прямо к сапогам тянется, в голенищах шарит. Гордей приговаривает:
— Поищи, поищи, там золото припасено.
Маракуша из одного сапога портянку вытащил, а за нею тянет сверточек батисту. Из другого сапога — тоже. Гордей и обомлел.
А хозяин издевается:
— Своя посконь жестка, видно хозяйский-то батист помягче? Так, что ли? Нашел я в твоем сапоге пять аршин, а взыщу с тебя за все пять кусков. Да еще и в острог представлю.
Дело-то обернулось хуже быть нельзя. Не чиж, а в клетку садись. Все поликарпово шельмовство вздумали Гордеем покрыть. Приуныли
Заказ по новому узору большой дали, не на одну неделю.
Да только вдруг ни с того, ни с сего стал узор блекнуть — можа краски дрянные попали, а можа рисунок следовало поправить, почистить. Работали — торопились. Поликарп валит с больной головы на здоровую, мол, гравер да раклист виноваты, не глядят за валиками. Валики почистить не умеют. Вот я сам почищу. Под самим земля горит. В голове помутнение, после большого хмеля. За полночь и остался Поликарп один, приспособился к медному валу, узор доводит, чистит. Нажал он покрепче, и словно что под рукой хрупнуло, диви березовое полено с морозу. Развалился вал на две половины, и выскочил, как из-под земли, медный паренек, обличьем на медячка сшибает. Робятишек в те поры на фабрике было хоть отбавляй — и ткали, и пряли с большими наравне. Всячески были: и рябые, и рыжие, всех-то рази запомнишь. Поликарпу было показалось: вроде это Петька. Прикрикнул он:
— Чего в неурочные часы где не след шляешься?
И хотел вытурить.
Да не тут-то было — медячок и пошел и пошел прыгать, кувыркаться, легкий, ровно кузнечик, — и под стол и на стол, мимо носа шмыгает, а ухватить не ухватишь.
У Поликарпа не только волчий зуб, а и лисий хвост был. Говорит медному прыгунку:
— Расторопный ты, парняга, поди ко мне в ученики, я облажать тебя буду.
А сам поближе к прыгунку. Ну тот тоже не промах — от Поликарпа — прыг, прыг, да и на валик. Сел верхом и говорит:
— Так к тебе и пойду, ты вон Гордея облажал, да в острог и запрятал.
Поликарп шугнул медячка, а он сел на подоконник да опять за свое:
— Мастерством его завладел, да хоть бы с места не спехивал.
Поликарп грозит старшему конторщику сказать, выгнать парнишку с заведения. А попрыгун нисколь не боится:
— Тебе не привыкать наушничать.
Вовсе Поликарп из себя вышел, да как швырнул одной половинкой в медного надоедника. Медячок откачнулся, а то бы ему Поликарп голову снес. Половинка в стену стукнулась; аж искры посыпались. А медячок поднял половинку и давай честить Поликарпа: все равно, мол, у тебя ничего не получится, чужое-то в прок не пойдет.
Глядит Поликарп: лежит на полу медный валик, целый, а прыгунка нет. У плутяги руки, ноги задрожали: что за притча такая.
Купец с хозяином поторапливают, а у Поликарпа дело из рук валится: уставит, пустит, придет Маракуша, посмотрит — не годится. Ну, прямо хоть с другой печатной мастера зови.
Вот тут-то хозяин и вспомнит про Гордея. Улик против него, кроме подметных тряпок, не оказалось; с фабрики кого ни вызовут, все в один голос — человек, мол, степенный, ничего за ним не водилось. Ну и отпустили его.