Серебряная пуля
Шрифт:
Хозяин шалаша что-то стряпал. Над костром стояла тренога, сваренная из арматуры, а на ней висел котелок. Судя по аппетитному запаху, в котелке варилась уха, и у меня немедленно потекли слюнки — я вдруг почувствовал сильный голод.
— Садись, человек добрый, ушицы откушаем, — не оборачиваясь, сказал старик, он в это время помешивал свое варево.
У него что, глаза на затылке?! Я ведь шел тихо, по старой армейской привычке — чтобы ни единого шороха. Это уже стало неизбывным: как только я попадал в лес, сразу же во мне начинали пробуждаться инстинкты военного следопыта. В лес я обычно езжу только
— Благодарствую, — ответил я несколько манерно, учитывая возраст гостеприимного владельца куреня. — С пребольшим удовольствием.
Ему было никак не меньше семидесяти пяти лет. Он зарос бородищей по самые глаза, а его одежда была невообразимой смесью предметов туалета — европейского секонд-хенда и кондовой старины. Штаны у старика были сшиты из некрашеного домотканого полотна (я видел нечто подобное только в глубоком детстве, когда ездил на летние каникулы в глухую деревню; батя таким макаром приучал меня к трудностям жизни), рубаху-косоворотку из линялого красного ситца явно сварганила не очень умелая сельская швея, но вот голубой жилет в мелких красных звездочках с белой окантовкой несомненно принадлежал какому-нибудь заграничному ферту.
Несмотря на совершенно непрезентабельный вид, шмотки старика не были грязными, как это наблюдается у бомжей. Разве что колени штанов зеленели от травы. Наверное, он имел и обувь, но в данный момент из штанин выглядывали босые заскорузлые ноги с желтыми, давно не стриженными ногтями.
— Зови меня Макарычем, вьюнош, — приветливо сказал старик, пытливо посмотрев в мою сторону из-под седых кустистых бровей.
Нужно сказать, что волосы у него на голове были под стать бороде — словно изрядно поседевшая грива старого одра, такие же неухоженные и косматые. Похоже, его прическа давно не видела гребешка. Именно гребешка, потому что карманной расческой там делать нечего.
— Алексей… — Я изобразил самую приятную свою улыбку и продолжил: — У вас не найдется кусачек?
Он глянул на мои скованные руки и спросил:
— Бандит?..
— Жертва, — ответил я ему в тон. — Меня похитили, но я сбежал.
— Везучий ты, Алексей… — Его слова прозвучали слишком уж многозначительно, и я невольно насторожился. — Кусачек не имею, но толстую проволоку найду. Устроит?
— Возможно.
— Тогда жди…
Он исчез в шалаше. А я продолжал размышлять над его фразой о моей везучести. Она явно была с подтекстом. Непростой дедок, вдруг подумалось мне. И от этого у меня внутри появился неприятный холодок. Что он тут делает? Рыбак? Не похоже, хотя рыбу конечно же ловит. Для своих нужд. Правда, ни сетей, ни удилищ я не заметил. Возможно, он все это хранит в шалаше. Просто бомж? Вряд ли. Совсем уж пропащие бомжи держатся поближе к мусорным бакам и свалкам, где можно найти продукты, а те, кто еще не совсем утратил человеческий облик, стараются найти в городе хоть какую-нибудь подработку: сдают металлолом и бутылки в приемные пункты, собирают макулатуру, грузят-разгружают фуры…
Отшельник? Тоже сомнительно — слишком близко от города. В нашей области есть места куда как более дремучие. Да сейчас многие
Странный старик… Чтобы не сказать больше. Впрочем, много ли мне известно об окружающем мире? Всякое бывает. Может, это его фазенда и он тут в летнее время вроде как на курорте. От детей-внуков нет покоя, бабка, старая язва, до печенок достала… Вон, сам великий Лев Толстой сбежал в весьма преклонном возрасте от семейной «идиллии». Классический пример. Может, и Макарыч пошел по его стопам.
Старик вернулся с куском проволоки, которая идеально подошла в качестве отмычки. Вскоре «браслеты» валялись на земле, а я ел уху да нахваливал.
Она и впрямь была потрясающе вкусной. Такой я еще не едал. Наверное, у старика был какой-то кулинарный секрет. Я не удержался и спросил.
Макарыч рассмеялся и ответил:
— А есть, есть… Я, мил-человек, в разных травках-корешках разумею. Очень они пользительные для организма. Собираю, сушу… Для себя, не на продажу. Вот и в уху кой-чего добавил. А еще есть у меня напиток знатный. Отведай, Алексеюшка.
Он подал мне небольшой кувшинчик.
— Пей прямо из него, — сказал старик, заметив, что я ищу глазами кружку.
Я немного поколебался, — кто знает, что в этом кувшинчике, вдруг какое нехорошее зелье? — но затем плюнул на свои опасения (чему быть, того не миновать) и приложился не по-детски. Напиток был прохладным, словно из холодильника, ароматным и немного хмельным. Когда я наконец оторвался от кувшинчика, мир показался мне удивительно светлым и прекрасным. Неужели я так быстро захмелел?
Насытившись, я поблагодарил старика и поднялся с намерением следовать дальше.
— А ты погодь, сынок, погодь… — Макарыч смотрел на меня с каким-то странным выражением на морщинистом, сильно загорелом лице. — Тебе в мир спешить не стоит.
Что он подразумевал под словом «мир»? Я уже намерился задать этот вопрос, но тут старик продолжил:
— Беда над тобой висит, ох беда. Тебе бы в пущу, в скит какой, затворником, да помолиться с полгода… гляди и отпустит. Ты, чай, крещеный?
Опять двадцать пять! — вспомнил я знахарку. Одна отправляла меня незнамо куда, а этот странный старик уже уточнил направление и смысл задачи.
— Крещеный я, крещеный… В православной вере. Но кто бы мне сказал, в чем заключается эта беда?! — спросил я резко.
— А никто тебе этого не скажет, — ответил Макарыч. — Потому как зло многолико и несть числа разной нечисти, которая не поддается никаким определениям. Только сам человек может узнать, узреть ее личину. Правда, иногда это бывает слишком поздно…
— Считайте, что вы утешили меня, — сказал я грубо. — Меня это радует, но не очень. Кто бы мне помог в моей беде. Хотя, если честно, никакой такой беды я не чувствую. Живу как прежде. Правда, кое-какие события мне не по нутру, да что поделаешь, жизнь есть жизнь, в ней всякое бывает.
— Ну, как знаешь. Вольному — воля.
Неожиданно я почувствовал, что меня начало клонить ко сну. Наверное, сказались переживания. Фигура старика стала расплываться, я принялся тереть глаза, которые слипались помимо моей воли, но сонная истома оказалась сильнее. Я пробормотал: