Серебряная свадьба
Шрифт:
Д а ш а. Конечно, мама. Только и я тоже имею право.
О л я. Не имеешь ты никаких прав! Ты всю жизнь только о себе думала! Привыкла на готовенькое!
Д а ш а. Да как ты, Ольга, можешь такое говорить? Я на готовенькое… Побойся бога! Я столько пережила!
О л я. И плакать нечего. Ты когда из лагеря вернулась, в сорок шестом… потребовала Виктора к себе. Я ведь слова не сказала, привезла. А как ты с ним в Старом Осколе два года прожила? Если он после каникул возвращаться к тебе не захотел?
Д а ш а. Ты его настроила!
О л я. Мальчишку в колхоз работать послала. А сама на легкой вакансии…
Д а ш а. Я больная вернулась…
О л я.
Д а ш а. А что мне, самой смерти искать?
О л я. И я еще тебе все эти годы помогала. И деньгами, и посылками! А ведь война была! Арсений Васильевич-то на фронте. Двое ребят… эвакуация… Я сосны в тайге валила, чтобы прокормить их как-нибудь. И тебе еще посылала, от ребят отрывала! Как же — «пострадавшая»… Оказывается, некоторые «пострадавшие» лучше нас жили!
Д а ш а. Не пожелала бы я тебе такой жизни… Как в моей медицинской части!
О л я. Тебя ведь когда освободили — в сорок шестом. А порядочных людей только лет через десять. И ты с того дня на моей шее сидишь! То ей в колхозе работы по специальности не было. Устроилась бухгалтером на строительном карьере под Серпуховом. Выгнали. Не ужилась…
Д а ш а. А перед пенсией на заводе пять лет не я работала, по-твоему?
О л я. Да кем ты там работала? Вдовьи слезы! И то тебя сократили. Не знали, как избавиться!
Д а ш а. Стыдно тебе меня куском хлеба попрекать! Непорядочно!
О л я. А ты послушай! Послушай!
Д а ш а. Вот не хотела приезжать. Pourquoi? [11]
О л я. Правду-то иногда послушать полезно.
Д а ш а. Каждый раз одно и то же… (Тянется к сумке.)
О л я. Я тебе просто скажу! Никто бы никогда Валерия Яновича пальцем не тронул. Это же голубь был, а не человек. Это же ты все ему устроила! Первой дамой в республике хотела быть. Как же… «Дашенька Корсакова всегда на первом плане…»
11
Почему? (франц.)
Д а ш а (растерянно). Само собой как-то получилось.
О л я. Ну да, ты — умная, образованная. Прокуратка — вот ты кто! Правильно отец тебя называл! Про-ку-рат-ка!
Д а ш а. Не понять даже, что это значит.
О л я. Очень даже просто… (Встала, не может найти себе места.) Валерия Яновича в могилу загнала. И Улзыкуева тоже…
Д а ш а. При чем тут Улзыкуев?
О л я. Мне-то уж не ври! У тебя же роман с ним был. И не просто роман — тебе этого было бы мало. А так, чтобы вся республика знала! Как же, предсовнаркома республики — и Дашенька Корсакова! Везде вместе: на курорт — вместе, за границу — вместе! Вот и достукалась!
Д а ш а. Зависть!
О л я. Мне завидовать нечего. Я свою жизнь ясно прожила. Может, особого счастья не видела, но перед людьми и богом честна.
Д а ш а. А я, значит, нечестна?
О л я. Не мне судить.
Д а ш а. И на том спасибо.
О л я. Чего ты улыбаешься?
Д а ш а. А я ведь счастливо жила… Je jure! [12]
О л я. Ты? Клянешься? Ты?
Д а ш а. Не веришь? Вспомни меня молоденькой…
О л я. Не ходила, а выступала…
12
Клянусь! (франц.)
Д а ш а. А какие люди вокруг меня были… Как я одевалась! Помню, мы в Германии были. Жена-то у него темная была, из аймака… Ведь он мне ни в чем не отказывал. А я? Какой мог быть разговор — какое сравнение…
О л я. Вспомни, какие годы-то были. Вспомни… Как всем нам трудно было… Ведь почти голод был!
Д а ш а. Тебе трудно?
О л я. А что? У Арсения Васильевича, кроме партмаксимума, никогда ничего не было! Не то что у вас…
Д а ш а (горячо). Вот и не хотела я, как вы все, жить… Как тот же Валерий Янович… «Ах, неудобно… Ах, что люди скажут»… А революция для чего была? Чтобы у каждого были все возможности!
О л я. За счет других?
Д а ш а. Хотя бы так… Кто умнее, кто смелее, тот и выхватит первым из огня… А кто будет стесняться да оглядываться вечно, на задворках останется…
О л я (тихо). А совесть?
Д а ш а. Прекрати… мы жизнь прожили.
О л я. И она тебя на задворки отбросила. Как паршивого щенка.
Д а ш а. Не надо было Улзыкуеву либеральничать. Я ему говорила: «Не ты, так — тебя…» Как в воду глядела.
О л я (не сразу). Ну, я понимаю, с темных людей, с неграмотных, забитых, какой спрос… Но ты ведь, Даша… в какой семье выросла… Какой отец у нас был! И все окружение…
Д а ш а. Какая же ты все-таки курица! Как была, так и осталась!
О л я. Говори…
Д а ш а. А ты представь себе, что наступает один прекрасный день, когда ты просыпаешься и понимаешь, что ничего этого больше не будет. Ни всемогущего, добрейшего отца. Ни няни Груши. Ни нашей гостиной… Ни святок… Ни гостей, ни платьев к каждому празднику. Ни пролетки… Ни твоей лошади Фанни… Ничего… А только какой-то сплошной пожар, во весь мир… который подбирается к нашему дому. Пожар, который сожрет все без остатка… Сожрет твою девичью комнату. Твои книжки, твои бязевые утренние платьица. Твои локоны, кожу девичью, нецелованную. Бросит все это в грязь, мужикам, улюлюканью, выстрелам, солдатским сапогам, поту… И никто — ни растерявшийся отец, ни замолкшая в испуге мать, ни ты, румяная Олечка с розовыми щечками, не спасет тебя… Тебя, Дашеньку Корсакову… А жить-то хочется! Смертельно хочется жить! Праздника хочется. Событий! Молодых, здоровых, красивых мужчин хочется рядом! Авантюр хочется! Свободы… От всего! От вас с папой и мамой! От себя вчерашней! Повелевать хочется — не важно кем, не важно ради чего… Важно — жить! Жить! Жить!
О л я (закрыла глаза рукой). Бог тебе судья…
Д а ш а (пришла в себя, смутилась). Печенье это у тебя вкусное получается…
О л я. Как раз неудачное вышло. Подгорело. Даша. И как это из овсянки такая прелесть получается?
О л я. После войны геркулес появился, научилась. На семьдесят шесть рублей семьей-то особенно не пошикуешь. «Голь на выдумки хитра», — помнишь, мама говорила.
Д а ш а. А вкусное. Золотые у тебя руки.
О л я. Ты кушай, кушай… Старенькая ты уже, Дашка, стала… На себя-то не смотришь. А на тебе время видно.