Серебряное прикосновение
Шрифт:
— Всего тебе самого наилучшего, Энн. Будь счастлива! — сказала Эстер и махнула рукой.
— Спасибо, мама. — Энн в последний раз оглядела всех собравшихся и села в коляску, запряженную парой лошадей. Вскоре экипаж скрылся из виду.
Солнце село. Все разошлись по домам. Эстер вдруг впервые с щемящей сердце тоской подумала, что ее собственный дом опустел. Ее птенцы оперились и разлетелись кто куда, только на кухне хлопотала прислуга, но ни одной родной души не осталось под ее крышей. Эстер обхватила руками плечи и горько покачала головой. Рано или поздно родителям приходится с этим столкнуться, а Эстер еще повезло, у нее два сына рядом живут, не говоря уж о том, что она бабушка и три внука, унаследовавшие покладистый характер Джосса, будут ей на старости
Только отпраздновали свадьбу, как пришло новое радостное событие. Отменили ненавистную шестипенсовую пошлину на серебро. Теперь можно было вздохнуть свободно. Спрос на серебро поднимется, а мастерской Эстер проще будет конкурировать с растущей популярностью ювелиров Шеффилда. На радостях Эстер устроила вечеринку. Снова собралась вместе вся семья, пригласили некоторых друзей, промышлявших торговлей золотом.
И снова потекли размеренные будни. Эстер целыми днями пропадала в мастерской. Вечерами приходил Питер. Последнее время он стал появляться гораздо чаще, чем раньше. Видимо, одиночество начинало тяготить его, а пустой дом действовал угнетающе. После смерти жены именно в одиночестве он искал спасения. Питер жил памятью об Элизабет, в воспоминаниях о ней черпал целебную силу. Но время лечит любую рану. Остается лишь грусть… и Питер стал чаще приходить к матери…
Обычно Эстер сидела за столом и при свете свечи делала новые эскизы. Она никогда не считала свои вечерние занятия работой, так как это приносило ей удовольствие и снимало накопившееся за рабочий день напряжение. Питер в основном бездельничал, развалясь в кресле, или ходил по дому с трубкой в зубах. Говорили редко, только если было о чем. Он не хотел ее отвлекать.
Питер был у нее в тот вечер, когда Эстер закончила один из рисунков, который ей самой очень понравился. Этот эскиз доставил ей такое удовольствие, какое редко получаешь от своих работ. Эстер, не вставая с места, показала его Питеру издали. Рисунок, видимо, так заинтересовал его, что Питер тут же поднялся с кресла и подошел к столу, за которым она сидела. Некоторое время он молча рассматривал эскиз, потом, наконец, выпрямился и сказал:
— Это лучшее из того, что ты когда-либо делала. Такое впечатление, что эта птица, живая и легкая, вот-вот взмоет ввысь.
— Да, меня всегда привлекали птицы. Когда я вижу их полет, хочется творить, хочется передать этот неуловимый момент, когда крыло плавно изгибается — взмах, еще взмах, и она парит…
— Ты сумела передать это движение.
В рисунке Эстер сочетались присущая ей композиционная простота и скромность с изысканной плавностью и гармонией линий. Это был эскиз серебряного подноса с элементами декора. На лицевой стороне выгравирована гора, увенчанная снежной шапкой, вершина уходит в небо сквозь облака.
— Я рада, что тебе нравится.
Его похвала значила для Эстер гораздо больше, чем Питер мог себе представить. Это было признанием ее таланта, совершенства ее художественного мастерства. Только теперь у Эстер появилась уверенность в себе, только теперь она полностью могла полагаться на свои силы, не оглядываясь назад и не страшась будущего. Именно к этому она стремилась всю свою жизнь.
Питер давно уже ушел, а Эстер все еще взволнованно ходила по комнате. Наконец она погасила свечу и поднялась в свою спальню. Чувствуя небывалый подъем, Эстер подошла к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался холодный весенний ветер. Смеркалось. В «Ройял Оук» было полно народа, как, впрочем, и всегда по вечерам в субботу. В этот час обычно приезжают из города подмастерья, собираются свои деревенские парни и девушки, да приходят солдаты из местного гарнизона, пестреют в толпе их красные кители, и начинается веселье. Эстер прислушалась. Этот веселый гам никогда не раздражал ее, и даже наоборот, эти звуки навевали приятные воспоминания… Юность… Джек и Марта тогда содержали гостиницу Хиткок.
На небе висела яркая луна. Из рощицы Уильям мельком увидел мать, ее светлое платье, кружевной
Вот он, наконец, у цели. Уильям перевел дух, достал ключ и хотел было вставить его в замочную скважину, как вдруг заметил под дверью белый квадратик. Уильям медленно поднял с пола конверт и разочарованно вздохнул. Он догадался, что Сара, видимо, не сможет прийти. Хотя она, наверное, была здесь несколько минут назад, ведь не приходила же она сюда засветло. Заходить внутрь Уильям не стал, расположился тут же на ступеньках, достал фонарик и распечатал конверт.
Лицо его помрачнело, когда он прочел ее послание. Она писала, что между ними все кончено, что за эти несколько недель она успела хорошенько подумать и решила, что лучше им не встречаться. Сара никогда не любила меня, думал Уильям. Теперь ключ от особняка не нужен, она все равно никогда не придет. Можно выбросить, а можно и оставить — вдруг пригодится. И своим ключом от калитки она сегодня пользовалась последний раз, теперь уж, наверное, спрятала его так, что и сама потом не найдет… никогда не найдет…
Уильям судорожно скомкал письмо в руке и тяжело вздохнул. Отчаяние овладело всем его существом. Неужели она действительно не хочет его видеть? Уильям досадливо поморщился, вспомнив, с какой неприязнью она встретила его у Биверов, избегала его взгляда, постоянно отворачивалась, даже когда он все ей объяснил и извинился. Уильям снова тяжело вздохнул.
Он глуп, он просто глуп! Ведь она никогда не любила его. Он ни разу не слышал от нее признания в любви и никогда не мог понять, то ли это ее очередная странность, то ли обычная женская хитрость, чтобы легче было удержать его около себя. Сейчас-то Уильям понимал, что был просто игрушкой в ее руках, оружием против опекунов. Не из-за любви она с ним встречалась, какая уж тут любовь. Она хотела свободы и самоутверждения. Что ж, она всего достигла. Но если она к тому времени уже решила, что между ними все кончено, то почему же, когда он видел ее в последний раз, она была так грустна? А-а-а… Все очень просто… Уильям был невнимателен, у всех собравшихся были грустные лица, ведь хоронили Элизабет… А он-то подумал… Проклятье! Какой же он глупец!
Уильям пружинисто вскочил на ноги, потушил фонарь и зашвырнул его в кусты. Сунув скомканное письмо в карман, он поспешил к калитке. Гнев и обида душили его. После всего, что между ними было, она не могла уйти вот так, даже не попрощавшись. Смятение охватило Уильяма: с одной стороны нет, с другой да — мысли путались, в груди клокотало — Уильям ничего не понимал. Лишь одну вещь представлял он себе четко и ясно: сейчас он пойдет в кабак и там напьется.
В «Ройял Оук» было, как всегда, душно. Накурили так, что хоть топор вешай. Впрочем, немудрено, народу в этот вечер набилось порядочно, к стойке бара пришлось пробиваться, орудуя локтями.
— Большую эля, хозяин!
— О, кого я вижу! Господин Бэйтмен, добрый вечер! Так, значит, вы сегодня дома?
— Как видите, — ответил Уильям, криво усмехнувшись. — Вот, зашел к вам на огонек. Душа горит, только боюсь, у вас тут жидкости не хватит, чтобы ее потушить.
— Ого! Звучит, как вызов, сэр.
Все, кто стоял рядом со стойкой, рассмеялись, но сразу притихли, с интересом ожидая, что же будет дальше. Хозяин налил полуторалитровую кружку и поставил перед Уильямом.