Серебряные крылья
Шрифт:
Устал, болят руки и шея. Мы в воздухе десять минут, а полет рассчитан на пятьдесят. И уже устал.
Вот это крутит мой ведущий!
Идем к Рязани. Облачность становится редкой, размытой. У Коломны облака плотные, низкие,
приходится идти на малой высоте. Перед глазами мелькает самолет ведущего и земля.
А Чуфаров все крутит и крутит: ни минуты не пройдет по прямой. Слежу только за температурой
воды и масла. На остальное не хватает времени. Как бы не
да и дорогу на аэродром можно не найти.
Над Коломной развернулись вдоль Оки на Рязань. Ниже, ниже. Правый берег крутой, левый совсем
пологий.
Идем ниже правого берега, ниже деревушки, раскинувшейся на обрыве. Красиво, дух захватывает!
Река извилисто прокладывает путь восточнее Коломны, потом круто сворачивает на юг. Под нами
болото, огромные лесные массивы. Это есенинские места, родина любимого поэта.
Чуть левее — поселок Радовицы, а впереди — Криуши. Здесь когда-то Есенин писал «Анну
Снегину».
И в эти дорогие каждому места могут прийти фашисты! Горечь и стыд обжигают сердце. Нет, не
бывать этому, никогда не бывать. И не смотри вниз, нужно следить за ведущим и за обстановкой, нужно
искать врага, уничтожать его...
Чуфаров показывает кулак.
Понятно! На бреющем полете ведомый должен идти выше командира. Маленькое, почти совсем
незаметное давление на ручку, и самолет «подпрыгивает» метров на 50.
Ока вновь поворачивает на восток, а железная дорога продолжает ниткой тянуться к Рязани. Идем
бреющим между железной дорогой и рекой. Станция Рыбное. Поврежденные бомбами здания. Это о ней
говорил утром Шведов.
Начальнику станции Рыбное Колобову присвоили звание Героя Социалистического Труда. Он под
вражескими бомбами переформировывал поезда за 15—18 минут. А в мирное время на это уходило 40—
50 минут.
Воюют все — и на земле и в воздухе. Все хотят победы, и все стараются как можно лучше
выполнить свою задачу.
Лес кончился. Чуфаров снижается над пашней. Вдруг — бррр... Вибрация, мелкая дрожь всего
самолета! Инстинктивно правая рука слегка тянет ручку на себя, чтобы не врезаться в землю, а левая
переключает кран на питание мотора от аварийного бачка.
Скрежет, треск, мотор «захлебывается». Он не может работать, когда топливо подается с
перерывами. Несколько страшных секунд. Но вот мотор взревел и снова стал работать ровно. Картина
прояснилась: бензин основных баков израсходован полностью. Переключать на аварийный нужно на
высоте, а мы летим бреющим.
С трудом нагоняя Чуфарова, смахиваю со лба холодный пот.
кровь. Это от крана, он очень тугой.
Но какие же выводы? Первый: малая высота ошибок не прощает, второй: запас горючего летчику
не помеха.
Идем на посадку. Летали час с небольшим.
— Молодец! — бросил Чуфаров через плечо и, согнувшись, пошел на КП доложить о выполнении
задания.
В тот день мы сделали по три вылета, а поспать нам фашисты не дали. Впервые за войну на
аэродром упали бомбы. Глухие взрывы потрясли стены. Где-то разлетелись со звоном стекла окон.
Действовали по тревоге быстро, энергично. Ангары — наш объект. Здесь мы должны находиться. И в
случае пожара выводить самолеты, тушить пламя.
К счастью, ангары остались целыми, а кругом шум и гвалт. Беспорядочными лучами фар и
прожекторов исполосованы и небо, и летное поле. Автомашины носятся во всех направлениях. Это
генерал Беляков — наш командующий принимает меры по борьбе с последствиями вражеского
нападения. Очень хочется туда, где нужнее наши руки, но нельзя. Приказ — закон, умри, а выполни. И
мы всю ночь пробыли в ангаре.
Утром пошли посмотреть, что же натворили гитлеровцы. Четыре небольших воронки на летном
поле. Сгорел какой-то сарай, который самим, давно пора сжечь. Ни раненых, ни убитых.
Таковы мои первые военные впечатления. К этому времени были выполнены последние
упражнения по переучиванию. Пора на фронт. С передового аэродрома прибыли представители
фронтовиков — Романенко и Алхимов. Оба небольшого роста, в сильно потрепанных кожаных регланах.
Держатся независимо, но к молодежи присматриваются: вместе воевать будем. Это мы понимали.
Романенко — командир эскадрильи, Алхимов — командир звена. У одного — орден Ленина, у другого —
Красного Знамени.
Из шестерки фронтовиков их осталось четверо: Романенко, Чуфаров, Алхимов и Коробков. Им
предлагали остаться в Центре переучивания. Но они отказались. Только с полком и только на фронт.
Какая сила толкала их на запад? Смелость, отвага, дисциплина? Совесть, может быть, или ненависть к
фашистам? Ведь они уже видели войну такой, как она есть, и стали коммунистами в первые дни боев.
Пожалуй, и первое, и второе, и третье. Но прежде всего сознание высокого долга. Страна в
опасности, так кому же, как не им — молодым, крепким, отлично подготовленным летчикам, —
защищать ее. Они видели больше нас. Видели зверства фашистов, видели смерть друзей, однополчан. Их