Серебряный голубь
Шрифт:
Это вот обстоятельство и отвлекло вниманье целебеевцев от того, как Иван Степанов, лавочник, отмывался в корыте от вишневого сока, обильно стекавшего с головы, к которой противно липло варенья горсть со стекляшками разбитой банки; можно было подумать, будто чья-то злодейская рука о его почтенную голову била банки с вареньем; но как же смеялся целебеевский люд, если бы рассказать, что злодейская эта рука принадлежала никому иному, как собственному его сыну; с час уже вот, как сцепились они, перебрали все что ни есть слова, после которых парнишка, потеряв честь и разум, харкнул да и плюнул в роди-телево лицо, кидался на почтенных лет родителя с ножом, и в довершение безобразия разбил на его голове увесистую
А виновник всего этого скандала не только убирался, но уже вовсе собрался; он сидел в своей каморке перед засаленным столом; на стуле же с ним лежал всего только свернутый один узелок. Он уходил ныне из этих мест в места лесные, далекие, вольные: давно уже он помышлял о побеге из наших мест; все-то к братьям он, голубям, приставал: дали бы ему порученье они такое, чтобы вовсе из наших мест можно было бы Степке бежать; опостылели ему наши места; опостылело ему видеть, как Матрена барина ему, Степке, предпочла; но еще более было Степке постыло смотреть, как родитель его за Матреной шпионничал; видеть родителя Степка не мог, а невольно сам дозирал за его шпионством, да и накрыл родителя своего прямо-таки на злодейском поступке; в прошлую ночь, как слонялся Степка у избы Куде-яровской, видел он довольно-таки явственно, как родитель его, без картуза, в одной рубахе, копошился у избы, таскал хворост, облил его из бутылочки чем-то (керосином, верно), да и стал чиркать спичкой; еще немного, – и встал бы красный петух над избой столяра; ну, Степка, разумеется, это, цыкнул: родитель его – стрекача.
Вот нонче они и сосчитались. И не так бы его еще Степка избил; давно бы его избил; ну да – черт с ним; голуби уже знали от Степки об умыслах лавочника; одного человека такого приставили, еще кто кого – бабушка надвое сказала.
Беспрепятственно Степка теперь покидал те края, где буйная его протекала жизнь; и вот он задумался, понесла его мысль (парнишка недаром сочинителем вышел): вздумалось молодцу на прощенье перед уходом из родителева дома, где – как-никак – покойная мать баловала его – вздумалось ему написать вступленье к замышленной повести; достал Степка свою засаленную тетрадь и теперь ржавым пером выводил такое вступленье: «Все было тихо; вся деревня спала; только где-то мычала корова да лаяла собака, да ставни скрипели на своих заржавленных петлях, да ветер завывал под крышей… И выходило, что было вовсе не тихо, а, напротив того, очень даже шумно – неугодно ли, пожалуйте…»
Когда затеплились звезды, Степкин черный силуэт потянулся вдоль освещенной сиянием дороги, становясь все меньше, все меньше, и, наконец, точно слился с далекой темной фигуркой, искони грозившей селу. Больше не возвращался Степка в Целебеево никогда: знать, дни свои он упрятал в леса; быть может, там, на севере, черный, волосами обросший схимник, в кой век выходящий на дорогу, и был прежний Степка, если Степку не скосила злая казацкая пуля, или если его, связанного, в мешке, виселица не вздернула к небесам.
В Овчинникове
– Остгяк!… Ужасный остгяк!…
– Ну?
– Невегоятный, чудоищный остгяк!
– Ну, ну??
– В одном благогодном семействе подьетает к гоялю и, знаете, эдакую гуйяду… «Иггаете?» – спгосийя хозяйка… – «Иггаю-с». – «Ах, сыггай-те, пожагуйста!…» И пгедставьте себе, что он ответий?
– ???…
– Судагыня: я иггаю только… – гьязами!
– Хи-хи!
– Ха-ха-ха-ха!
– Кхо!
– Чеавек!
– Ну, и где же он, генерал?
– Спийся – сгагел от пьянства; сам видей у него во гту синенький огонек!
– Ну?
– Пгопитайся спигтом, как фитий: спичка его зажгья бы.
– Хи-хи!…
– Ха-ха-ха!…
– Кхо!…
– Чаевек! Бегогоговеньких! – вскричал генерал Чижиков с певицей на коленях.
– Откуда у вас, генерал, завелись денежки?
– А?
– Ну-ка?…
– Служащий из ломбарда божился, что вы изволили заложить чудеснейший бриллиантик-с – хи, хи!…
– Надеюсь, не краденый?
– Хи, хи!
– Надеюсь! – иронически похохатывал генерал…
____________________
– Нет, господа: дело не в том – что там: подите рассказывайте… Как бы ни так! А вот я вам расскажу: мой приятель – так у него названия наливок, настоек и вин – в алфавитном порядке, от «а» до ижицы включительно… А то, что там – «сгорел»: как бы ни так! Вот приятель мой: бывало, к нему приедешь, сейчас это он тебе смесь на слово «абракадабра» предложит, либо на слово «Левиафан [75] »; «абракадабра»: «а» – анисовки подольет; «б» – барбарисовки; «р» – рислинга; и так далее; выпьешь – готов!
75
Левиафан – в библейской мифологии огромное морское чудовище, напоминающее гигантского крокодила.
Так рассказывал осоловевший земский начальник из Чмари, махая рукой.
Затканный розовым шелком, огнями сиял кабинет: то и дело в двери врывался лакей; влетали и вылетали певички; губернские богатеи и дворяне в непринужденных позах разваливались кто на софе, кто на диване, кто на столе, а седеющий без сюртука красавец, так тот, стоя спиной к пьянино, шлепнулся вдруг на клавиши и вздыхал:
– Лучшие годы, лучшие годы! Москва – Благородное Собранье: а? Где это?
– А? Где это? – раздалось из угла.
– Мазурка: тра-рара-та-трарара! В первой паре – граф Берси-де-Вгреврен с Зашелковской, во второй паре…
– Во второй паре – полковник Сесли с Лили, – перебил голос из угла.
– Да: во второй паре полковник Сесли с Лили. Лучшие годы! А теперь: полчетверти в день!
– Какой там: я так давно переехал на четверть! – раздалось из угла…
– Может, у вас еще есть какой бриллиантик? – наклоняется к генералу толстяк, случайно попавший в дворянскую эту компанию. – Я бы ему уж нашел сбыт…
– Душка, подари его мне! – приникает к Чижикову певица…
– Что вы – никогда! Искьючитейный сьючай, когда пгиходится гасставаться с фамийными дгагоценностями: что пгикажете деять – вгеменная нужда! – конфузится генерал.
А сбоку раздается:
– Театр! Оперетка… Помнишь «Maskottе»… Чернов, Зорина [76] и незабвенное: «Каа-к я люю-блюю-уу-уу гуу-сят».
– «Аа яя люю-блюю-уу-уу яя-гнят», – подтянул голос из угла.
76
«Маскотта» (в России шла также под названием «Красное солнышко») – оперетта французского композитора Одрана Эдмона (1842 – 1901). Зорина (наст, фамилия – Попова) Вера Васильевна (1842 – 1903) – русская опереточная певица. Белый, возможно, путает певца А. Д. Давыдова (1849 – 1911), постоянного партнера Зориной, с популярным в 1900-х гг. автором оперетт M. M. Черновым (1879 – 1838).