Серебряный город мечты
Шрифт:
Намертво.
Давно.
И Йиржи, чтобы спросить и попросить, я именно поэтому звоню:
— Можешь, Айта к себе взять? Мне в Прагу надо. Срочно.
— К Ветке?
— Да.
— Какие у вас занимательные брачные игры… — Йиржи тянет ехидно.
Но соглашается.
Обещается быть через десять минут.
Предупреждает, когда ключи и поводок я ему вручаю, что последний сегодня поезд до Праги отходит всего через тринадцать минут.
— Спасибо, — я, прощаясь, хлопаю его по плечу.
Сбегаю с террасы.
И
Второй раз, как тогда, не будет.
[1] В. А. Зоргенфрей «Декабрь».
Глава 40
Апрель, 18
Прага, Чехия
Квета
Мне сигналят истерически, и руль, дабы не врезаться, я успеваю выкрутить в последнее мгновение, слепну от фар чужой машины, что по своей, встречной мне, полосе, на которую я вылетела, мчится.
Проносится мимо.
Вихляет «Купер».
И на обочину, проехав ещё какие-то метры, я съезжаю, торможу, дабы в кресло затылком упереться, сделать два вдоха, что… не делаются. Не получается, и на дорогу, шаря рукой по двери, я вываливаюсь. Пытаюсь, жадно хватая ледяной и сырой воздух, не задохнуться, ибо слёзы, застревая в горле, душат.
Кажется, что дышать я разучилась.
Печёт в груди.
Разъедает так, что каждый вздох выходит урывчатым, судорожным. Жжет глаза, кои сухими привычно остаются, пусть разрыдаться сейчас я и не против. Думается, что тогда, быть может, легче станет, вот только… не ревётся.
И к автомобильному боку, задирая голову к свинцовому небу, я спиной прислоняюсь, сжимаю, впечатывая в ладонь, выпавший поверх флиски кулон, который Дим мне подарил. Одел сам почти шесть лет назад, когда в Россию, по обыкновению не предупредив, я прилетела, а он меня встретил, объявил, что остальные в Питере.
У него же учёба.
Матурита[1] и вступительные у меня, поэтому раньше лета моего явления не ждали. Но я вот явилась, сорвалась, не выдержав ожидания результатов по устной, последней, части университетских экзаменов.
Купила, выйдя из аудитории, первый билет на ближайший самолёт.
И признаваться, что лечу из-за Димыча, а не Дарийки, я даже себе не стала. Это его, чтобы не сойти с ума окончательно от ожидания и волнения, мне невыносимо сильно хотелось и надо было увидеть.
В галдящем и ослепительно светлом аэропорту, по которому на следующее утро я вновь шла, бежала обратно в Прагу, сжимая, как и теперь, кулон.
Что на невесомой цепочке.
Из белого золота, а не серебра, как я решила сначала, дотронулась осторожно до почти белого лунного камня, который в изящной паутинке золота же словно запутался. И снять за шесть лет я его так и не смогла.
А сейчас…
Я подхожу, обогнув «Купера», к краю дороги, смотрю в черноту почти ночи, в которой очертания поля и далёких деревьев скорее угадываются, чем видятся. И хочется… сдёрнуть, порвать, срывая с шеи, цепочку, зашвырнуть куда подальше.
Посильнее.
Вместе с памятью и эмоциями.
Мыслями, что в голове хаотично мечутся.
Переплетаются, напоминая то Бьёрна, от которого я, прожив два месяца, ушла, не приняла фамильное кольцо и предложение, то немыслимо насыщенного цвета платье, которое лично выбрал Кобо на Сент-Оноре и которое в тот вечер я надела.
Поймала взгляд Дима.
И Кобо хватил бы инфаркт, если бы он узнал, что одну тонкую лямку мы в ту ночь порвали, а само платье, подобно какой-то тряпке, на полу оказалось.
Помялось.
— К… к чёрту… — я выстукиваю зубами.
Жмурюсь до непроглядной темноты перед глазами, что… лучше, не так мучительна, как мелькающие воспоминания. И на осколки от таких жмурок я хотя бы не разбиваюсь, не разлетаюсь, чтобы после заново себя собирать.
Клеить, как уроненную в детстве вазу.
Только вот с любимым пани Властой фарфором Гарднера было, пожалуй, справиться проще, а себя…
…я, медленно разжимая пальцы и выпуская кулон, лишь опускаю руку.
Стою.
И стою, кажется, долго.
Дубеют от порывов ветра непросохшие джинсы, а меня… колотит. Выколачивает наружу выпестованную за полгода сдержанность, все клятвы и обещания, которые в неправильно солнечный и тёплый октябрь, когда скорая помощь забрала пани Власту, а дом, враз став заброшенным, наполнился гулкой пустотой, я себе дала.
Не сдержала.
Ибо телефон, возвращаясь в машину, я беру и Аге набираю, говорю, не давая заговорить ей, что на клуб, день рождения и народ, как она требовала и угрожала ещё пару месяцев назад, я согласна.
Буду в «Этернитас».
Через час.
За который до Праги я доезжаю, привожу себя в порядок, и платье, тщательно перерывая гардероб, я выбираю блестящее. Чопорно закрытое спереди и неприлично обнажающее всю спину до поясницы сзади.
Оно мне идет.
И восхищенный взгляд Любоша, что в компании Аги, Наталки с Лукой и почему-то Алехандро ждёт меня у входа в «Этернитас» тому в подтверждение. Мой друг детства теряет дар речи, когда из такси я выхожу, иду к ним.
Он же смотрит.
Как и Алехандро.
Восклицает восторженно, возводя глаза к небу, Ага:
— Господи Иисусе, я вижу прежнюю Кветку!
Она, хватая за руку, тащит меня в полумрак клуба.
Туда, где в сладкой дымке изогнутых кальянов, людских голосах и мерцающих лучах неонового света время растворяется, останавливается и проносится заводным весельем и разноцветной чехардой перед глазами.
Круговертью, в которой я танцую.
Пью.
Смеюсь.
И вновь танцую.