Серебряный молот
Шрифт:
Эльвир помог Торе подняться и пройти несколько шагов вперед. И, повернувшись, он направился обратно, но внезапно остановился. Немного помедлив, он вернулся к алтарю и стал на колени — и стоял так, опустив голову. Сигрид услышала, как все в церкви зашептались; она видела, как Энунд прервал на миг священнодействие и возвел глаза к небу. И она сама не понимала, почему ее сердце забилось вдруг с такой силой.
После окончания службы они посадили Тору на лошадь, а сами ненадолго задержались на церковном дворике вместе с ярлом Свейном и Холмфрид. Ярл словом не обмолвился о том, что произошло. Но он положил руку на плечо Эльвира и посмотрел ему в глаза.
И пока они стояли так и разговаривали, к ним подошел священник. Он и Эльвир были серьезны, пожимая друг другу руки.
— Я надеюсь, что скоро ты начнешь с нами причащаться, — сказал Энунд.
— Дай мне время, — ответил Эльвир.
— Никто никогда не знает, каким временем он располагает, — сказал Энунд. — Ведь тебе скоро предстоит участвовать в сражении…
Эльвир не ответил.
И он был молчалив на обратном пути в Эгга.
— Сигрид, ты спишь?
— Да.
Эльвир потряс ее.
— Я не могу заснуть, — сказал он.
— И поэтому тебе нужно будить меня?
— Мне хочется поговорить с тобой!
— Тогда потряси меня посильнее, — пробормотала Сигрид, — если хочешь получить разумный ответ…
— Я хочу поговорить о том, что произошло сегодня в церкви, — сказал он. — Я не могу понять, что на меня нашло.
— А я и подавно не знаю…
На этот раз он растолкал ее всерьез.
— А может, спросить об этом Энунда? — предложила она.
— Я знаю, что он ответит. Он скажет, что Господь заставил меня сделать это. А потом скажет, чтобы я поскорее заключил мир с церковью.
— Ты всегда говорил, что веришь в богов, — сказала Сигрид, наконец-то проснувшись.
— Я уже не знаю, во что верю, — признался Эльвир. Пошарив рукой в темноте, он нашел кремень и зажег огонь.
— Надеюсь, мы не разбудим детей, — сказала Сигрид.
— Мне хочется пить, — заявил Эльвир. — Не можешь ли ты принести пива?
Сигрид вздохнула.
— Тебе мало того, что ты разбудил меня среди ночи! — сказал она.
— Не хочешь ли ты сказать, что я должен слоняться по двору со связкой ключей?
Сигрид улыбнулась, представив себе это; она встала и оделась, стуча зубами и дрожа от холода.
Выйдя наружу, она боязливо покосилась на могильные курганы и на глубокие тени между домами. И, услышав шорох возле стены амбара, вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, решив, что это крыса.
Снова послышался шорох, что-то приближалось к ней… Ее рука потянулась к молоточку, висевшему у нее на шее, и она почувствовала себя спокойнее, дотронувшись до него. И она решила, что если Эльвир будет спать, когда она вернется, она выплеснет пиво ему в лицо.
Навстречу ей двигалась, покачиваясь, какая-то фигура; она попятилась назад, хотела закричать…
— И тогда я показал Лейву эту рыбу… — неразборчиво пробормотал тот, кто двигался ей навстречу.
— Да это же Хьяртан! — с облегчением произнесла Сигрид и засмеялась. — Не пора ли тебе спать? А то, смотри, замерзнешь!
— Тюра не пускает меня в постель, — сказал он, растерянно тараща на нее глаза. — Она говорит, что я слишком набрался…
Сигрид не знала, что с ним делать, а будить людей ей не хотелось.
— Ты можешь переночевать в хлеве, — сказала она, — там, по крайней мере, тепло.
И она помогла ему протиснуться в дверь хлева, а потом отправилась в кладовую за пивом.
Эльвир не спал, когда Сигрид вернулась; он сидел и ждал ее.
— Как ты добра, — сказал он и рассмеялся. — Ты принесла здоровенную кружку!
Сигрид выразила надежду, что одного раза будет достаточно.
Сидя на постели, они по очереди пили из кружки, при этом он растирал ей спину, помогая согреться.
— Значит, ты больше не веришь в богов? — наконец спросила она, видя, что он не собирается возвращаться к начатому разговору.
До этого он болтал и смеялся, но тут вдруг замолчал. Но потом не спеша произнес:
— Трудно выразить это, но боги ушли от меня. Они покинули меня вместе с порождаемыми ими силами, и в конце концов со мной произошло то же, что и с Торкелем: я не хочу никакого иного бога, кроме того, который сотворил все. И еще я думал о том всемогущем боге, о котором говорится в песнях о богах. И я был удивлен, как много знали о христианстве те, кто слагал песни…
— Но разве ты не боишься гнева богов? — с опаской произнесла Сигрид.
— Я не очень-то верю в то, что они могут причинить кому-то вред. Я не знаю, что такое гром, но мне трудно принять всерьез придурковатого молотобойца и все эти мрачные старинные изображения богов…
— Но ведь ты же жрец храма! — с возмущением произнесла Сигрид. — И ты как-то сказал, что изображения богов ничем не хуже изображений христианских святых…
— Тебе не следует прислушиваться ко всему, что я говорю!
Сигрид не ответила; у нее было такое ощущение, будто она идет по шатающемуся мостику.
— Говоря о том, что я верю в богов, — хохотнул он, не глядя на нее, — я пытался внушить это самому себе.
Немного помолчав, он повернулся к ней и торжественно произнес:
— Ты знаешь, однажды, в Миклагарде, я был христианином. Я пробовал жить по христианским заповедям, но мне это не удалось. И я решил, что это учение ложное. Но однажды Энунд сказал нечто такое, что заставило меня помучиться. Он сказал, что я потому отвернулся от христианства, что не захотел считать себя обычным, грешным человеком, в смирении искупающим свои грехи. И он сказал, что я настолько самоуверен, что считаю себя лучше других, считаю себя чуть ли не святым. Он сказал, что я отвернулся от христианства потому, что не хотел выглядеть в глазах окружающих непригодным для жизни святого. Когда он сказал это, я был в ярости, но со временем я обдумал все это.