Серебряный осел
Шрифт:
– Что, светлый бог? – робко осведомился Стир.
– Все, – резюмировал Феб. – И что играл он лучше меня, и что содрал я с него его грязную шкуру. Что я вам, кожевник, что ли?
Рапсод только кивнул. В самом деле, все было логично. Как человек может играть лучше бога?
– Вообще-то не знаю, следует ли на тебя тратить время, но все ж ты мой подопечный, в некотором роде. Служитель искусства. Может, из тебя и выйдет толк… А так ведь в ослиной шкуре и пропадешь. Не надоели еще уши-то?
– Надоели, Сребролукий, – вздохнул Стир
– Ты еще меня Златокудрым обзови, – рассердился бог. – Некогда мне тут с тобой… А если надоели, то иди сейчас в мой храм, в Булевтерий, в покои, носящие имя твоего собрата по несчастью.
И видя, что поэт не понял, нетерпеливо пояснил:
– Ну Мидаса, олух! Кого ж еще? Там нужна твоя помощь. Это и будет твоим первым шагом к освобождению от этих… ушей!
– Но как же я…
Певец хотел было спросить, кто ж его в ослином-то облике пропустит в храм. Но Аполлон уже раздраженно махнул рукой, и невидимый вихрь подхватил Стира и понес куда-то вниз.
Проснувшийся Стир тут же начал действовать.
Выбраться из стойла ему труда не составило, ибо конструкция была рассчитана на бессловесных и неразумных тварей, а не на человека, пусть и в ослином облике.
Труднее было преодолеть двери конюшни.
Но, подумав минут пять, он нашел выход.
– Эй, кто-нибудь? – стараясь избавиться от ослиных интонаций, проревел Стир Максимус.
– Кто там? – тут же откликнулся конюх. – Ты кто, мил человек?
По голосу Стир узнал Нерея – старого пьяницу, норовившего даже скотине недодать сена, чтобы заработать лишний медяк на вино.
– Да вот, браток, сам не знаю, как забрался сюда? – прохрипел Стир. – А то прямо беда – вино при себе, а закусить нечем.
– Ну отчего ж нечем? – бодро ответил Нерей. – Погоди-ка, сейчас. – Он отодвинул засов и распахнул ворота денника. – Эй, ты где там?
Рванувшись изо всех сил, Стир проскочил мимо ошалевшего конюха и побежал по улице вверх, к вожделенному храму.
– Все, бросаю пить, – решительно крякнул Нерей. – Мышей розовых видел, синих слонов видел, теперь вот говорящие ослы. Пора завязывать!
– Так, – тужился Гавейн, пытаясь дотянуться до лаврового венца, украшавшего голову Феба. – Наклони-ка ты ее еще пониже…
– Она брякнется тогда, – полгорода на грохот сбегутся! – отрезал Парсифаль. – И вообще – плюнь ты на этот венок! Серебро поганое!
– Серебро, может, и поганое, а вот камешки…
– Тьфу, сквалыга. – прохрипел блондин. – Вот сейчас выпущу рычаг, и тебя этим болваном придавит! Уходим, говорю!
Крепыш зло сморщился. Конечно, где этому богатенькому красавчику понять! Он небось никогда не знал ни нужды, ни проблем – чего, например, будет есть на завтрак.
Не то что Гавейн, сын вождя нищего клана в Нортумбрии. Всего-то из чести, что из Древних Племен! А ели похуже чем иной земледелец в благополучных краях. На завтрак – овсянка, на обед – овсянка, на ужин – овсянка с пивом!
Мрачные мысли прекратились сами собой, сменившись паническим ужасом. Ибо в этот момент двери открылись, и в помещение, стуча копытами, вбежал осел, то есть Стир.
– Не-ет, не трогай меня! – взвыл Гавейн, оставив в покое статую и кидаясь к дыре в стене.
Парсифаль от неожиданности разжал руки, и освобожденный рычаг, чуть не ударив его в челюсть, рванулся вверх.
И медленно, даже как-то вальяжно, скульптурная группа рухнула с постамента.
Причем по воле высших сил или по капризу судьбы упала так удачно, что опрокинула серебряный треножник. Тот самый, правый, под которым был спрятан «подарочек» понтифика Британского.
Полупрозрачный шарик, засветившись, покатился по полу в направлении осла, разгораясь с каждым пройденным дюймом.
Все четверо, не исключая Орландины, которая с появлением на сцене нового действующего лица (или лучше – морды?) выбралась таки из-под скамьи, застыли, парализованные на месте.
В комнате стало светло, как днем, а потом еще светлее.
Ибо осел… засветился.
Засиял серебристым холодным светом.
При этом глаза его горели зловещим красным огнем.
Мгновение – и Стир поразительным образом раздвоился.
Он по-прежнему оставался в ослиной шкуре. Но рядом с длинноухим ишаком твердо стоял на ногах сотканный из лунного света прекрасный обнаженный юноша. В руках его была кифара.
Нет, уже не кифара, а изогнутый серебряный лук.
Вот прозрачный стрелок извлек из болтающегося на плече колчана сияющую золотую стрелу и наложил ее на тетиву.
– А-а-а! – завопил Гавейн.
– А-а-а-а!! – синхронно заверещал Парсифаль.
– А-а-а-а!!! – подхватила Орландина.
– И-а, и-а! – ревел, наступая на святотатцев, серебряный осел, стоявший бок о бок с серебряным лучником.
А потом шарик ярко полыхнул, рассыпавшись сонмом искр, и погас…
…Когда в покои царя Мидаса ворвались привлеченные шумом и светом жрецы и стража, то они обнаружили поверженную наземь статую Аполлона Наказующего, прожженную в мраморном полу на глубину трех ладоней идеально круглую дырку рядом с уходящим куда-то колодцем подкопа.
И странную парочку – совершенно одуревшую от всего происшедшего девушку, безропотно позволившую себя арестовать, рядом с которой, гордо подняв голову и выпятив вперед грудь, стоял необычной серебристой масти осел…
Вот уже много часов подряд Орландине казалось что она спит и видит сон.
Предсказание исчезнувшей бесследно незнакомки, непонятные люди, поверженная статуя бога, преображение Стира, не говоря уже о его появлении в храме, черная магия…
Вопреки первоначальным страхам, ее с осликом не растерзали на месте, не слушая объяснений, и даже не посадили в тюрьму.