Серебряный остров

Лапин Борис Федорович

Долгое молчание прервал Санька.

— Возвращаться в пещеру нет смысла. Надо обследовать зимовье. Не одним же пулеметом были богаты партизаны.

— Верно, — согласился Рудик, — давайте располагаться, готовить ужин.

— Крыша-то протекает. Надрать бы корья, да прикрыть на ночь.

— Правильно, Санька, займись крышей, — вступил в свои командирские права Цырен. — Рудик — в распоряжение Валюхи. Уборка и ужин. А я дровишек натаскаю, печь затоплю.

Через час, когда в долине стемнело, над крышей зимовья вился дымок. Внутри жарко топилась сложенная из камней печь, сквозь щели виднелся

огонь, жадно пожирающий хворост. Булькал котелок, постукивал крышкой чайник. На подметенных нарах ворохом громоздился пахучий пихтовый лапник — привычная постель таежника. Валюха зачерпнула из котелка, подула на ложку, попробовала, причмокнула — и пригласила:

— Ну, прошу к столу. Только добавки не просите, котелок маленький. Налегайте на сухари.

Под утро опять хлынул ливень, наспех залатанная крыша протекла, на нары как из лейки бежала вода. Уже в половине седьмого все были на ногах.

— Вот что, братцы, — растапливая печь, заявил Санька. — Это зимовье, да и вся Долина Партизан — прекрасный экспонат для нашего музея. Только перенести нельзя. Так что предлагаю открыть здесь филиал.

— А экскурсанты будут на парашютах прыгать?

— Ну, во первых, над сделать фотографии. А во вторых… кто захочет, доберется. Не так уж сложно.

— Вот я и предлагаю, — продолжал Санька, — оставим все как было. А чтобы музейное имущество не испортилось, подремонтируем зимовье. Дверь наладим, крышу кое-где перекроем.

— Так уж перекрывал вчера.

— Какое там, я наспех перекрыл, шалашным методом. А теперь сделаем по уму, дранки надерем.

Ключ бил в двадцати шагах от избушки, узеньким ручейком пересекал лужайку и терялся в камнях. «Из земли вышел, в землю же ушел, — подумал Санька. — Да и то, куда ему больше деться, выхода-то из долины нет.»

Он еще раз оглядел рваные края глубоченного «стакана», и вдруг его осенило: «Как же попали сюда партизаны? И как ушли? Вход в пещеру был завален, значит, только через верх. Но ведь скалы совершенно отвесные. разве что все партизаны были альпинистами? И все-таки зимовье — вот оно, стоит себе…»

Он набрал воды в чайник, в котелок — и невольно мысли его перескочили с партизан на дела экспедиции. Чего уж тут о высоких материях рассуждать, когда сами-то, можно сказать, попали в ловушку. Понадеялись, что выход из пещеры ведет в тайгу, стало быть, домой. А он привел в долину. Из долины им не выбраться, значит остается один путь — через пещеру. А ведь в прошлом году Цырен не рискнул слезть. Теперь еще хуже — камни ослизли и дождь, похоже, надолго зарядил. Правда, Цырен предлагал спуститься, съездить домой за веревками, но дело это рисковое. Да и Валюха не позволит.

«Валюха! — у него защемило в груди. — Съестного осталось всего ничего, скоро опять на голодную диету. Мы-то ладно, нам не привыкать, ее жалко — девчонка!» Однако он тут же одернул себя. Чего, в самом деле, запаниковал? Дождь рано или поздно перестанет. К тому же знают дома, куда они поехали, потеряют — наверняка приедет кто-нибудь попроведовать. Надо только дежурить в пещере, пост учредить…

Он даже подпрыгнул: пост в пещере! А ведь и правда, где больше быть посту! Записка лежала на столе, значит после Михаила никто в избу не заходил. А пост, если понимать это

слово буквально, как, наверное, понимали его партизаны, — значит наблюдательный пост!

Вспомнилось первое утро в пещере, раскопки и череп. Санька и тогда не поверил, что это череп первобытного: столько веков прошло! Скорее всего, у очага первобытных погиб человек нашего времени. Им мог быть только Михаил. А если так, не оставалось сомнений: партизаны знали о пещере, через нее пробирались в долину. А «воронку» завалило позднее. Вот так открытие!

Может, пост был где-нибудь на вершине окружающих долину скал? Чей же тогда череп лежал в пещере? А если партизаны проникали в долину через пещеру — как они попадали в тайгу? И как ходили на охоту первобытные? И те, и другие не смогли бы жить без тайги, без охоты, без дров. Как ни верти, все упирается во второй выход из долины. Вот бы его найти! Кстати, для них это — вопрос вовсе не теоретический. Очень даже практический вопрос…

Санька решил пока не сообщать друзьям о своей догадке — засмеют, чего доброго, — а посоветоваться с Валюхой. Валюха — голова, мигом все уяснит и найдет ошибку. Вот только поговорить с ней наедине стало последнее время проблемой…

Однако на этот раз ему повезло. После завтрака Валюха нагрела чайник воды и объявила:

— Мальчишки, вы как хотите, а я голову мыть. Саня, польешь?

Взяла мыло, полотенце и направилась к ручейку. Санька с чайником последовал за ней. Они остановились, когда избушка скрылась за невысокими кустами. Ручей делал здесь последний прыжок по камням и нырял в невидимую расселину.

— Тебе не кажется, Валюха, что ты стала хуже ко мне относиться? — напрямую спросил Санька.

— Не кажется, Санечка! — она прислонилась к его плечу, но все-таки успела оглянуться: не видно ли от избушки.

— Вот-вот, ни шагу без оглядки! И позавчера, едва я притронулся, ты уж сразу…

— Ничего-то ты не понимаешь! Совсем здесь не место…

— Почему? Он же все равно знает.

Валюха вздохнула, как вздыхают над непонятливым ребенком.

— Мало ли что знает. Попробуй поставь себя на его место.

— И что же?

— А вот что, — Валюха выпрямилась, вскинула голову, будто приготовилась выступать на собрании. — У каждого человека, Санечка, есть своя натура, с детства определяющая характер. И если эта натура не позволяет тебе обидеть маленького, нагрубить старику, пройти мимо упавшего — ты этого и не сделаешь. Даже не раздумывая. Это у тебя в крови.

— Согласен. Только — какое отношение имеет это к Цырену?

— Самое прямое! Чуткость или равнодушие тоже идут от натуры. Ты к нему хорошо относишься, так? Разве ты хочешь, чтобы он руку сломал? Или опрокинул на ногу вот этот чайник?

— Да при чем тут чайник!

— Очень даже при чем. Значит, с помощью чайника ты не хочешь причинить ему боль? А другую боль, в сто раз сильнее, — не возражаешь? Не возражаешь, да?

Санька ошарашенно молчал.

— По натуре ты добрый. Только чуткости тебе не хватает. Вот, например, при коммунизме все будут счастливы, так? Забудутся войны, голод, болезни, каждый найдет себе работу по душе, так? А как же быть с этим: он любит ее, а она другого? Ведь это останется? Значит, опять кто-то…