Серебряный век. Лирика (сборник)

Коллектив авторов

Иуда

I

Христос молился… Пот кровавый С чела поникшего бежал… За род людской, за род лукавый Христос моленья воссылал; Огонь святого вдохновенья Сверкал в чертах его лица, И он с улыбкой сожаленья Сносил последние мученья И боль тернового венца. Вокруг креста толпа стояла, И грубый смех звучал порой… Слепая чернь не понимала, Кого насмешливо пятнала Своей бессильною враждой. Что сделал он? За что на муку Он осужден, как раб, как тать, И кто дерзнул безумно руку На Бога своего поднять? Он в мир вошел с святой любовью, Учил, молился и страдал – И мир его невинной кровью Себя навеки запятнал!.. Свершилось!..

II

Полночь голубая Горела кротко над землей; В лазури ласково сияя, Поднялся месяц золотой. Он то задумчивым мерцаньем За дымкой облака сверкал, То снова трепетным сияньем Голгофу ярко озарял. Внизу, окутанный туманом, Виднелся город с высоты. Над ним, подобно великанам, Чернели грозные кресты. На двух из них еще висели Казненные; лучи

луны В их лица бледные глядели С своей безбрежной вышины. Но третий крест был пуст. Друзьями Христос был снят и погребен, И их прощальными слезами Гранит надгробный орошен.

III

Чье затаенное рыданье Звучит у среднего креста? Кто этот человек? Страданье Горит в чертах его лица. Быть может, с жаждой исцеленья Он из далеких стран спешил, Чтоб Иисус его мученья Всесильным словом облегчил? Уж он готовился с мольбою Упасть к ногам Христа – и вот Вдруг отовсюду узнает, Что тот, кого народ толпою Недавно как царя встречал, Что тот, кто свет зажег над миром, Кто не кадил земным кумирам И зло открыто обличал, – Погиб, забросанный презреньем, Измятый пыткой и мученьем!.. Быть может, тайный ученик, Склонясь усталой головою, К кресту Учителя приник С тоской и страстною мольбою? Быть может, грешник непрощенный Сюда, измученный, спешил, И здесь, коленопреклоненный, Свое раскаянье излил? – Нет, то Иуда!.. Не с мольбой Пришел он – он не смел молиться Своей порочною душой; Не с телом Господа проститься Хотел он – он и сам не знал, Зачем и как сюда попал.

IV

Когда на муку обреченный, Толпой народа окруженный На место казни шел Христос И крест, изнемогая, нес, Иуда, притаившись, видел Его страданья и сознал, Кого безумно ненавидел, Чью жизнь на деньги променял. Он понял, что ему прощенья Нет в беспристрастных небесах, – И страх, бессильный рабский страх, Угрюмый спутник преступленья, Вселился в грудь его. Всю ночь В его больном воображеньи Вставал Христос. Напрасно прочь Он гнал докучное виденье; Напрасно думал он уснуть, Чтоб все забыть и отдохнуть Под кровом молчаливой ночи: Пред ним, едва сомкнет он очи, Все тот же призрак роковой Встает во мраке, как живой! –

V

Вот Он, истерзанный мученьем, Апостол истины святой, Измятый пыткой и презреньем, Распятый буйною толпой; Бог, осужденный приговором Слепых, подкупленных судей! Вот он!.. Горит немым укором Небесный взор его очей. Венец любви, венец терновый Чело Спасителя язвит, И, мнится, приговор суровый В устах разгневанных звучит… «Прочь, непорочное виденье, Уйди, не мучь больную грудь!.. Дай хоть на час, хоть на мгновенье Не жить… не помнить… отдохнуть… Смотри: предатель твой рыдает У ног твоих… О, пощади! Твой взор мне душу разрывает… Уйди… исчезни… не гляди!.. Ты видишь: я готов слезами Мой поцелуй коварный смыть… О, дай минувшее забыть, Дай душу облегчить мольбами… Ты Бог… Ты можешь все простить! ……… А я? я знал ли сожаленье? Мне нет пощады, нет прощенья!»

VI

Куда уйти от черных дум? Куда бежать от наказанья? Устала грудь, истерзан ум, В душе – мятежные страданья. Безмолвно в тишине ночной, Как изваянье, без движенья, Все тот же призрак роковой Стоит залогом осужденья… И здесь, вокруг, горя луной, Дыша весенним обаяньем, Ночь разметалась над землей Своим задумчивым сияньем. И спит серебряный Кедрон, В туман прозрачный погружен…

VII

Беги, предатель, от людей И знай: нигде душе твоей Ты не найдешь успокоенья: Где б ни был ты, везде с тобой Пойдет твой призрак роковой Залогом мук и осужденья. Беги от этого креста, Не оскверняй его лобзаньем: Он свят, он освящен страданьем На нем распятого Христа! …………… И он бежал!.. ……………

VIII

Полнебосклона Заря пожаром обняла И горы дальнего Кедрона Волнами блеска залила. Проснулось солнце за холмами В венце сверкающих лучей. Все ожило… шумит ветвями Лес, гордый великан полей, И в глубине его струями Гремит серебряный ручей… В лесу, где вечно мгла царит, Куда заря не проникает, Качаясь, мрачный труп висит; Над ним безмолвно расстилает Осина свой покров живой И изумрудною листвой Его, как друга, обнимает. Погиб Иуда… Он не снес Огня глухих своих страданий, Погиб без примиренных слез, Без сожалений и желаний. Но до последнего мгновенья Все тот же призрак роковой Живым упреком преступленья Пред ним вставал во тьме ночной. Все тот же приговор суровый, Казалось, с уст Его звучал, И на челе венец терновый, Венец страдания лежал! 1879

«Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею…»

Осень, поздняя осень!.. Над хмурой землею Неподвижно и низко висят облака; Желтый лес отуманен свинцовою мглою, В желтый берег без умолку бьется река… В сердце – грустные думы и грустные звуки, Жизнь, как цепь, как тяжелое бремя, гнетет. Призрак смерти в тоскующих грезах встает, И позорно упали бессильные руки… Это чувство – знакомый недуг: чуть весна Ароматно повеет дыханием мая, Чуть проснется в реке голубая волна И промчится в лазури гроза молодая, Чуть в лесу соловей про любовь и печаль Запоет, разгоняя туман и ненастье, – Сердце снова запросится в ясную даль, Сердце снова поверит в далекое счастье… Но скажи мне, к чему так ничтожно оно, Наше сердце, – что даже и мертвой природе Волновать его чуткие струны дано, И то к смерти манить, то к любви и свободе?.. И к чему в нем так беглы любовь и тоска, Как ненастной и хмурой осенней порою Этот белый туман над свинцовой рекою Или эти седые над ней облака? 1880

«Вся в кустах утонула беседка…»

Вся в кустах утонула беседка; Свежей зелени яркая сетка По стенам полусгнившим ползет, И сквозь зелень в цветное оконце Золотое весеннее солнце Разноцветным сиянием бьет. В полумраке углов – паутина; В дверь врываются ветви жасмина, Заслоняя дорогу и свет; Круглый стол весь исписан стихами, Весь исчерчен кругом вензелями, И на нем позабытый букет… 1880

«Душа наша – в сумраке светоч приветный…»

Душа наша – в сумраке светоч приветный. Шел путник, зажег огонек золотой, – И ярко горит он во мгле беспросветной, И смело он борется с вьюгой ночной. Он мог бы согреть – он так ярко сияет, Мог путь озарить бы во мраке ночном, Но тщетно к себе он людей призывает, – В угрюмой пустыне все глухо кругом… 1880

Памяти Ф. М. Достоевского

Когда в час оргии, за праздничным столом Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя, И над чертогами, залитыми огнем, Внезапная гроза ударит, негодуя, – Смолкают голоса ликующих гостей, Бледнеют только что смеявшиеся лица, – И, из полубогов вновь обратясь в людей, Трепещет Валтасар и молится блудница. Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх… Пир оживает вновь: вновь раздаются хоры, Вновь дерзкий смех звучит на молодых устах, И искрятся вином тяжелые амфоры; Порыв раскаянья из сердца изгнан прочь, Все осмеять его стараются скорее, – И праздник юности, чем дальше длится ночь, Тем все становится развратней и пошлее!.. Но есть иная власть над пошлостью людской, И эта власть – любовь!.. Создания искусства, В которых теплится огонь ее святой, Сметают прочь с души позорящие чувства; Как благодатный свет, в эгоистичный век Любовь сияет всем, все язвы исцеляет, – И не дрожит пред ней от страха человек, А край одежд ее восторженно лобзает… И счастлив тот, кто мог и кто умел любить: Печальный терн его прочней, чем лавр героя, Святого подвига его не позабыть Толпе, исторгнутой из мрака и застоя. На смерть его везде откликнутся друзья, И смерть его везде смутит сердца людские, И в час разлуки с ним, как братская семья, Над ним заплачет вся Россия!.. 1881

«Если любить – бесконечно томиться…»

Если любить – бесконечно томиться Жаждой лобзаний и знойных ночей, – Я не любил – я молился пред ней Так горячо, как возможно молиться. Слово привета на чистых устах, Не оскверненных ни злобой, ни ложью, Все, что, к ее преклоненный подножью, Робко желал я в заветных мечтах… Может быть, тень я любил: надо мной, Может быть, снова б судьба насмеялась И оскверненное сердце бы сжалось Новым страданьем и новой тоской. Но я устал… Мне наскучило жить Пошлою жизнью; меня увлекала Гордая мысль к красоте идеала, Чтоб, полюбив, без конца бы любить… 1882

«Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней…»

Не вини меня, друг мой, – я сын наших дней, Сын раздумья, тревог и сомнений: Я не знаю в груди беззаветных страстей, Безотчетных и смутных волнений. Как хирург, доверяющий только ножу, Я лишь мысли одной доверяю, – Я с вопросом и к самой любви подхожу И пытливо ее разлагаю!.. Ты прекрасна в порыве твоем молодом, С робкой нежностью первых признаний, С теплой верой в судьбу, с детски ясным челом И огнем полудетских лобзаний; Ты сильна и горда своей страстью, – а я… О, когда б ты могла, дорогая, Знать, как тягостно борется дума моя С обаяньем наставшего рая, Сколько шепчет она мне язвительных слов, Сколько старых могил разрывает, Сколько прежних, развеянных опытом снов В скорбном сердце моем подымает!.. 1883

«Давно в груди моей молчит негодованье…»

Давно в груди моей молчит негодованье. Как в юности, не рвусь безумно я на бой. В заветный идеал поблекло упованье, И, отдаленных гроз заслышав громыханье, Я рад, когда они проходят стороной. Их много грудь о грудь я встретил, не бледнея. Я прежде не искал, – я гордо ждал побед. Но ближе мой закат – и сердце холоднее, И встречному теперь я бросить рад скорее Не дерзкий зов на бой, а ласковый привет. Я неба на земле искать устал… Сомненья Затмили тучею мечты минувших дней. Мне мира хочется, мне хочется забвенья. Мой меч иззубрился, и голос примиренья Уж говорит со мной в безмолвии ночей. Весна 1883

«Только утро любви хорошо: хороши…»

Только утро любви хорошо: хороши Только первые, робкие речи, Трепет девственно-чистой, стыдливой души, Недомолвки и беглые встречи, Перекрестных намеков и взглядов игра, То надежда, то ревность слепая; Незабвенная, полная счастья пора, На земле – наслаждение рая!.. Поцелуй – первый шаг к охлаждению: мечта И возможной, и близкою стала; С поцелуем роняет венок чистота, И кумир низведен с пьедестала; Голос сердца чуть слышен, зато говорит Голос крови и мысль опьяняет: Любит тот, кто безумней желаньем кипит, Любит тот, кто безумней лобзает… Светлый храм в сладострастный гарем обращен. Смокли звуки священных молений, И греховно-пылающий жрец распален Знойной жаждой земных наслаждений. Взгляд, прикованный прежде к прекрасным очам И горевший стыдливой мольбою, Нагло бродит теперь по открытым плечам, Обнаженным бесстыдной рукою… Дальше – миг наслаждения, и пышный цветок Смят и дерзостно сорван, и снова Не отдаст его жизни кипучий поток, Беспощадные волны былого… Праздник чувства окончен… погасли огни, Сняты маски и смыты румяна; И томительно тянутся скучные дни Пошлой прозы, тоски и обмана!.. 1883

«Довольно я кипел безумной суетою…»

Довольно я кипел безумной суетою, Довольно я сидел, склонившись за трудом. Я твой, родная глушь, я снова твой душою, Я отдохнуть хочу в безмолвии твоем!.. Не торопись, ямщик, – дай надышаться вволю!.. О, ты не испытал, что значит столько лет Не видеть ни цветов, рассыпанных по полю, Ни рощи, пеньем птиц встречающей рассвет! Не радостна весна средь омута столицы, Где бледный свод небес скрыт в дымовых клубах, Где задыхаешься, как под плитой гробницы, На тесных улицах и в каменных домах! А здесь – какой простор! Как весело ныряет По мягким колеям гремящий наш возок, Как нежно и свежо лесок благоухает, Под золотом зари березовый лесок… Вот спуск… внизу ручей. Цветущими ветвями Душистые кусты поникли над водой, А за подъемом даль, зелеными полями Раскинувшись, слилась с небесной синевой. 1884