Серебряный век. Лирика (сборник)

Коллектив авторов

Сонет из Петрарки

N`e per sereno ciel ir vaghe stelle… [1]

Ни ясных звезд блуждающие станы, Ни полные на взморье паруса, Ни с пестрым зверем темные леса, Ни всадники в доспехах средь поляны, Ни гости с песнью про чужие страны, Ни рифм любовных сладкая краса, Ни милых жен поющих голоса Во мгле садов, где шепчутся фонтаны, – Ничто не тронет сердца моего. Все погребло с собой мое светило, Что сердцу было зеркалом всего. Жизнь однозвучна. Зрелище уныло. Лишь в смерти вновь увижу то, чего Мне лучше б никогда не видеть было. 1915

1

Ни в ясном небе блуждающие звезды… (итал.)

Поэзия

Весенние ветви души, Побеги от древнего древа, О чем

зашептались в тиши? Не снова ль извечная Ева, Нагая, встает из ребра Дремотного первенца мира, Невинное чадо эфира, Моя золотая сестра? Выходит и плещет в ладони, Дивясь многозвездной красе, Впивая вселенских гармоний Все звуки, отзвучия все; Лепечет, резвясь, Гесперидам: «Кидайте мне мяч золотой». И кличет морским нереидам: «Плещитесь лазурью со мной». Февраль 1915

Памяти Скрябина

1

Осиротела Музыка. И с ней Поэзия, сестра, осиротела, Потух цветок волшебный у предела Их смежных царств, и пала ночь темней На взморие, где новозданных дней Всплывал ковчег таинственный. Истлела От тонких молний духа риза тела, Отдав огонь источнику огней. Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея, У дерзкого святыню Прометея? Иль персть опламенил язык небес? Кто скажет: побежден иль победитель, По ком, – немея кладбищем чудес, – Шептаньем лавров плачет муз обитель?

2

Он был из тех певцов (таков же был Новалис), Что видят в снах себя наследниками лир, Которым на заре веков повиновались Дух, камень, древо, зверь, вода, огонь, эфир. Но между тем как все потомки признавались, Что поздними гостьми вошли на брачный пир, – Заклятья древние, казалось, узнавались Им, им одним опять – и колебали мир. Так! Все мы помнили – но волил он и деял. Как зодчий тайн, Хирам, он таинство посеял, И Море Медное отлил среди двора. «Не медли!» – звал он Рок, и зову Рок ответил. «Явись!» – молил Сестру – и вот пришла Сестра. Таким свидетельством пророка Дух отметил. 1915

Счастье

Солнце, сияя, теплом излучается: Счастливо сердце, когда расточается. Счастлив, кто так даровит Щедрой любовью, что светлому чается, Будто со всем он живым обручается. Счастлив, кто жив и живит. Счастье не то, что годиной случается И с мимолетной годиной кончается: Счастья не жди, не лови. Дух, как на царство, на счастье венчается, В счастье, как в солнце, навек облачается: Счастье – победа любви. 20 июня 1917

Константин Бальмонт (1867–1942)

Челн томленья

Князю А. И. Урусову

Вечер. Взморье. Вздохи ветра. Величавый возглас волн. Близко буря. В берег бьется Чуждый чарам черный челн. Чуждый чистым чарам счастья, Челн томленья, челн тревог, Бросил берег, бьется с бурей, Ищет светлых снов чертог. Мчится взморьем, мчится морем, Отдаваясь воле волн. Месяц матовый взирает, Месяц горькой грусти полн. Умер вечер. Ночь чернеет. Ропщет море. Мрак растет. Челн томленья тьмой охвачен. Буря воет в бездне вод. 1894

«Я мечтою ловил уходящие тени…»

Я мечтою ловил уходящие тени, Уходящие тени погасавшего дня, Я на башню всходил, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. И чем выше я шел, тем ясней рисовались, Тем ясней рисовались очертанья вдали, И какие-то звуки вдали раздавались, Вкруг меня раздавались от небес и земли. Чем я выше всходил, тем светлее сверкали, Тем светлее сверкали выси дремлющих гор, И сияньем прощальным как будто ласкали, Словно нежно ласкали отуманенный взор. И внизу подо мною уж ночь наступила, Уже ночь наступила для уснувшей земли, Для меня же блистало дневное светило, Огневое светило догорало вдали. Я узнал, как ловить уходящие тени, Уходящие тени потускневшего дня, И все выше я шел, и дрожали ступени, И дрожали ступени под ногой у меня. 1894

В душах есть всё

1

В душах есть всё, что есть в небе, и много иного. В этой душе создалось первозданное Слово! Где, как не в ней, Замыслы встали безмерною тучей, Нежность возникла усладой певучей, Совесть, светильник опасный и жгучий, Вспышки и блески различных огней, – Где, как не в ней, Бури

проносятся мысли могучей! Небо – не там, В этих кошмарных глубинах пространства, Где создаю я и снова создам Звезды, одетые блеском убранства, Вечно идущих по тем же путям, – Пламенный знак моего постоянства. Небо – в душевной моей глубине, Там, далеко, еле зримо, на дне. Дивно и жутко – уйти в запредельность, Страшно мне в пропасть души заглянуть, Страшно – в своей глубине утонуть. Все в ней слилось в бесконечную цельность, Только душе я молитвы пою, Только одну я люблю беспредельность, Душу мою!

2

Но дикий ужас преступления, Но искаженные черты, – И это всё твои видения, И это – новый – страшный – ты? В тебе рождается величие, Ты можешь бурями греметь, Из бледной бездны безразличия Извлечь и золото и медь. Зачем же ты взметаешь пыльное, Мутишь свою же глубину? Зачем ты любишь все могильное И всюду сеешь смерть одну? И в равнодушии надменности, Свой дух безмерно возлюбя, Ты создаешь оковы пленности: Мечту – рабу самой себя? Ты – блеск, ты – гений бесконечности, В тебе вся пышность бытия. Но знак твой, страшный символ вечности – Кольцеобразная змея! Зачем чудовище – над бездною, И зверь в лесу, и дикий вой? Зачем миры, с их славой звездною, Несутся в пляске гробовой?

3

Мир должен быть оправдан весь, Чтобы можно было жить! Душою – там, я сердцем – здесь. А сердце как смирить? Я узел должен видеть весь. Но как распутать нить? Едва в лесу я сделал шаг, – Раздавлен муравей. Я в мире всем невольный враг, Всей жизнию своей, И не могу не быть, – никак – Вплоть до исхода дней. Мое неделанье для всех Покажется больным. Проникновенный тихий смех Развеется, как дым. А буду смел – замучу тех, Кому я был родным. Пустынной полночью зимы Я слышу вой волков, Среди могильной душной тьмы – Хрипенье стариков, Гнилые хохоты чумы, Кровавый бой врагов. Забытый раненый солдат, И стая хищных птиц, Отца косой на сына взгляд, Развратный гул столиц, Толпы глупцов, безумный ряд Животно-мерзких лиц. И что же? Я ли создал их? Или они меня? Поэт ли я, сложивший стих, Или побег от пня? Кто демон низостей моих И моего огня? От этих тигровых страстей, Змеиных чувств и дум – Как стук кладбищенских костей, В душе зловещий шум, – И я бегу, бегу людей, Среди людей – самум. 1899

«Слова любви, не сказанные мною…»

Слова любви, не сказанные мною, В моей душе горят и жгут меня. О, если б ты была речной волною, О, если б я был первой вспышкой дня! Чтоб я, скользнув чуть видимым сияньем, В тебя проник дробящейся мечтой, – Чтоб ты, моим блеснув очарованьем, Жила своей подвижной красотой! 1898

Хвала сонету

Сонет

Люблю тебя, законченность сонета, С надменною твоею красотой, Как правильную четкость силуэта Красавицы изысканно-простой. Чей стан воздушный с грудью молодой Хранит сиянье матового света, В волне волос недвижно-золотой, Чьей пышностью она полуодета. Да, истинный сонет таков, как ты, Пластическая радость красоты, – Но иногда он мстит своим напевом. И не однажды в сердце поражал Сонет, несущий смерть, горящий гневом, Холодный, острый, меткий, как кинжал. 1899

Безглагольность

Есть в русской природе усталая нежность, Безмолвная боль затаенной печали, Безвыходность горя, безгласность, безбрежность, Холодная высь, уходящие дали. Приди на рассвете на склон косогора, – Над зябкой рекою дымится прохлада, Чернеет громада застывшего бора, И сердцу так грустно, и сердце не радо. Недвижный камыш. Не трепещет осока. Глубокая тишь. Безглагольность покоя. Луга убегают далеко-далеко. Во всем утомленье, глухое, немое. Войди на закате, как в свежие волны, В прохладную глушь деревенского сада, – Деревья так сумрачно-странно-безмолвны, И сердцу так грустно, и сердце не радо. Как будто душа о желанном просила, И сделали ей незаслуженно больно. И сердце простило, но сердце застыло, И плачет, и плачет, и плачет невольно. 1900