Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.
Шрифт:
Не особенно ловкий в движениях, как и многие излишне упитанные люди, хорошо понимавший, что он „не вполне свой“ в среде больших артистов, художников и писателей, Зимин держался всегда с большим внутренним тактом, не подчеркивая никогда своего меценатского положения. Он не был особенно разговорчив. Но когда беседа „соскальзывала“ на темы искусства, Зимин как-то оживлялся. Иногда в его рассказах было очень много занимательных сведений, имевших самое непосредственное отношение к московской художественной жизни» (В. Лобанов. Кануны).
«У Сергея Ивановича Зимина было красильно-пунцовое дело. Делом ведал его сводный брат от первого брака отца. Сергей Иванович кончил Московское коммерческое училище, но торговлей сам не занимался. Любил с малых лет
Так создавалась труппа. Спектакли 1904 года давали в Кускове. На следующий сезон перебрались в Москву, в „Аквариум“, 1905–1906 годы играли в Никитском театре.
…В театре Зимина проходили первые гастроли Баттистини и красавицы Лины Кавальери. И наконец труппа получила постоянное место в Солодовниковском театре (на Большой Дмитровке…), где до этого была опера Саввы Ивановича Мамонтова. Там работали Ф. Шаляпин и художники: В. Серов, К. Коровин, М. Врубель.
…Однажды в театре меня остановил Зимин и спросил: „Что ты ответишь, если тебя спросят, у кого ты служишь?“ „Отвечу: в опере у Сергея Ивановича Зимина“. – „Вот и не так. Надо ответить: в лучшей частной опере в России, у Зимина, а кто знает Зимина, тот знает, что меня зовут Сергей Иванович“. Тут он внимательно осмотрел мое более чем скромное одеяние: „А кто тебе поверит, глядя, как ты одет, что ты служишь у Зимина? Ну, вот что! Поди к «Жаку» и скажи, чтобы тебя приодели“, – и пошел дальше. Я стоял и думал, как мне быть.
Модный магазин „Жак“, один из лучших в Москве, помещался на углу Петровки и Столешникова переулка и торговал английским товаром. Там одевались только очень богатые люди. Ко мне подошел М. Дысковский, тогда молодой солист балета, всегда очень хорошо одетый, и спросил, что я стою, как столб. Я передал разговор с Сергеем Ивановичем, он ответил, заикаясь: „Вот здорово, иди! Меня тоже к «Жаку» посылал несколько раз Сергей Иванович. Только скажи, чтоб тебя приодели“.
Приодели! Но на какие же деньги? Хотя я и получал жалованье, но не такое, чтоб одеваться у „Жака“. Делать нечего. Иду. Долго стою у витрин, боясь войти…Робко вхожу. Двигаюсь от прилавка к прилавку, разглядывая разложенные предметы. Наконец меня замечает приказчик: „Тебе что здесь надо?“ Я отвечаю, что Сергей Иванович Зимин прислал „приодеться“. Приказчик вдруг делается очень любезным, берет меня под руку и ведет в кабинет, где, дымя трубкой, сидит важный господин. Приказчик объясняет, что меня прислал Сергей Иванович „приодеться“. Важный взглянул на меня, улыбнулся: „Ну, что ж, одень“. Подъемная машина подняла меня на второй этаж, и через час я одет во все новое, от носков до шляпы. Но этот час доставил мне много мучений. С появлением на мне каждого нового предмета я делался все мрачнее. Чем буду платить? Как выберусь из магазина?
Но вот на руке пальто, туалет закончен. Приказчик в несколько бумаг брезгливо завернул снятое с меня, завязал крепкой бечевкой и двумя пальцами на вытянутых руках передал мне: „Теперь у Вас все, до свидания“. – „А как же деньги?“ – „Не надо. Раз Сергей Иванович прислал и велел «приодеть», он и заплатит. Вы не первый“.
…В театре Сергей Иванович, увидев меня, сказал: „Вот теперь поверят, что служишь у меня!“
…Как-то Сергею Ивановичу несколько ведущих актеров и дирижер Е. Плотников не советовали ставить какую-то оперу, говоря, что она не даст сборов. Сергей Иванович ответил: „Вот сяду в ложу один и при пустом зале будет полный сбор, только пойте и играйте хорошо“. Оперу поставили, а Сергею Ивановичу в ложу одному не пришлось садиться: сборы были хорошие» (В. Комарденков. Дни минувшие).
«Делам своего оперного театра С. И. Зимин предавался с огромным энтузиазмом. В этом рыхловатом, очень полном человеке было и что-то по-детски капризное, и чисто купеческое упрямство. Но свой театр он вел диктаторски и всегда был самостоятелен в своих настроениях. Зимин вкладывал
ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ (урожд. Зиновьева, во втором браке – Иванова) Лидия Дмитриевна
Прозаик, драматург, хозяйка литературного салона. Роман «Тридцать три урода» (СПб.,1907); сборник стихов и прозы «Корабли» (М., 1907); сборники рассказов «Трагический зверинец» (СПб., 1907), «Нет!» (Пг., 1918). Вторая жена Вяч. Иванова. Ее памяти посвящен сборник Вяч. Иванова «Cor ardens».
«Лидию Зиновьеву-Аннибал мне когда-то описывали как „могучую женщину с громким голосом, швыряющую каждому под ноги Диониса“. Она напоминала сивилл Микеланджело, в посадке ее головы было что-то львиное; сильная, прямая шея, смелый взгляд, маленькие прижатые уши также усиливали сходство со львом. Но самым своеобразным в ней были ее краски: волосы белокурые, с розовым отливом, а кожа смуглая, что придавало особый блеск белкам ее серых глаз. Она была потомком абиссинца Аннибала, известного арапа Петра Великого, из рода которого происходил и Александр Пушкин. Лидия и в повседневной жизни носила тунику и драпировала свои большие красивые руки тогой. Сочетание тонов было очень смелым.
…Комната Лидии… была оклеена ярко-оранжевыми обоями. Там находились только две очень низкие кушетки и удивительно высокий сосуд из дерева, пестро раскрашенный, где она хранила свои рукописи, свернутые в рулоны…Все женщины нашего круга в то время держали по крайней мере кухарку, Лидия же все делала сама наряду со своей литературной работой и постоянными приемами, потому что не переносила в доме присутствия человека, не разделяющего полностью с ним их жизни.
Придя к ним, я почувствовала себя зайчонком, попавшим в берлогу к двум львам. Я видела, что Лидия по темпераменту и оригинальности не уступает своему мужу [Вяч. Иванову. – Сост.]. Они встретили меня с необычным интересом; обоим был присущ этот интенсивный интерес к людям. „Мы с Вячеславом, – сказала Лидия, – любим видеть сны на лицах людей“.
…В разговоре она сначала как бы пыталась нащупать почву, потом высказывалась неожиданно метко. Речь же Вячеслава была законченной по форме, мысли чеканные, почти по-византийски витиеватые фразы пылали то восторгом, то негодованием. Между этими связанными друг с другом людьми я всегда чувствовала творческую напряженность, поединок. Сегодня я убеждена, что именно женщина обладала в этом союзе духовной субстанцией, он же лишь придавал ей художественную и идейную форму. Там, где она поддавалась его замысловатым спекулятивным умозаключениям, часто служившим его страстям, она оказывалась на ложном пути; так как не только более слабые натуры, но и она, для которой много значила истина, бывала ослеплена исходившим от него многоцветным сиянием. Я и сейчас слышу ее слова: „В конечном счете Вячеслав всегда прав“, и это она сказала в момент, когда это утверждение требовало от нее величайшей жертвы» (М. Сабашникова. Зеленая змея).