Серенький волчок
Шрифт:
– Тебе уже пять лет, сынуля, – Лена чмокнула его в лобик. – Про волчка – это Саше нужно слушать. Давай лучше Винни-Пуха?
– Нет, волчка, волчка! – закапризничал Алеша, зарываясь в подушку.
– Ну хорошо, хорошо. Будет тебе волчок.
Лена присела на кровать и привычно начала:
– Баю-баюшки-баю, не ложися на краю…
Сын уснул. Лена расправила на стуле его одежду, потушила свет и тихонько вышла из комнаты.
Антону хотелось пару часов поработать над книгой. Он поцеловал жену, пообещал долго не засиживаться и направился в кабинет.
Нужные мысли не приходили. Тупо уставившись в пустой лист и просидев минут двадцать,
Утром они проснулись от настойчивых звонков. Возле ворот кто-то был. Антон взглянул на часы: половина девятого! Кого могло принести так рано? Да еще в воскресенье. Может, местная шпана балуется? Детей перебудят. Лена сидела на постели и тревожно смотрела, как он одевается.
– Хулиганы, наверное, – успокоил он жену.
– Шугани их, – пробормотала она.
Спросонок Антон не мог попасть ногой в штанину спортивного трико. Справился. Рубашку надел уже на ходу.
Звонки продолжались. Мелькнула мысль, что это могут быть штучки папарацци для неприглядного фото: известный писатель, небритый, волосы всклокочены, в глазах испуг. Подходящий снимок в желтую прессу под названием «Провинциальная жизнь знаменитости». Надо сначала взглянуть на домофон.
В замке входной двери торчал ключ. «Странно, – подумалось ему, – вроде с вечера дверь закрывали, а ключ вытащили». Неясный страх шевельнулся в груди. У ворот на секунду взвыла сирена – словно по нервам резанула. Антон забыл о ключе и домофоне, выбежал на террасу и окончательно убедился, что там не фотографы. Отблески мигалки за высоким забором не оставляли сомнений.
Говорят: горе затмевает разум. Иногда случается наоборот: мозг человека становится фотоаппаратом, фиксирующим мельчайшие детали происходящего, выхватывает из окружающей действительности отдельные кадры, сосредоточивается на них. Разум пытается защититься от кошмара, замыкаясь на чем-то привычном и понятном.
Полицейскому уазику потребовалось около минуты, чтобы доехать от дома к лесу. Но за этот короткий отрезок времени масса мелочей промелькнула перед глазами Антона: начищенные до блеска пуговицы на форме лейтенанта – видимо, драит их каждый день; коротко стриженный русый затылок сержанта за рулем – интересно, выдают ли им деньги на парикмахерскую или за свои стригутся? натоптанный тяжелыми ботинками пол в машине – у них свой сервис или им делают скидки на автомойках? пахнущий бензином воздух, в котором дергались пылинки; потертые сиденья; засохшие следы дождя на стекле и еще много чего зафиксировал мозг, пытаясь не впустить в себя самое главное, о чем тихо, скороговоркой сообщал Антону лейтенант.
Ребенка обнаружил местный старожил. Дед Евлампий уже девятый десяток гонял сюда коров. В последние годы реже, а теперь и вовсе за лето два – три раза. Сильно болели ноги. И ходить вроде далеко стало: с другого края поселка. А капризной Апрельке нравилась густая трава. В этот день решил он побаловать скотинку, встал на зорьке, и пошли они краем леса на опушку. Отпустив коровенку пастись, старик заковылял к полянке. Сейчас снимет он сапоги, посидит чуток – и ноги отпустит. Что там краснеет? Аль пьяный кто лежит? Евлампий прищурился, подошел ближе. Ох, святые угодники!
Перекрестившись, он попятился. Кинулся через опушку на дорогу к поселку, забыв о больных ногах и корове. Из ближайшего дома выходила на работу местная почтальонша.
– Стой, Дарья, стой! – закричал дед.
Что толку строить запоздалые версии, да еще приправленные изрядной долей мистики? Какая теперь разница, кто виноват в гибели сына: реальный зверь или сказочный волчок? Это не причина, а следствие. А конкретная причина в том, что ни он, ни жена не догадались убрать ключ подальше с глаз. Это по их вине погиб Алешенька.
Антону стало казаться, что логика в случившемся есть. Адская логика. В каком-то смысле Лена не ошиблась насчет визуализации. Он зарабатывал на жизнь, придумывая жуткие вещи. Они стали частью его мира, но до времени существовали только в голове, кормили семью, помогали безбедно жить. А потом что-то случилось – и монстры вышли наружу. Кто-то решил, что пришла пора платить по счетам.
– Допустим, ты права. И нечто… – Антон на секунду запнулся, – из мира нематериального вошло в наш мир. Что нам делать?
Он не верил, что произнес эти слова. Со стороны можно было подумать, будто писатель с женой придумывают сюжет новой книги, обсуждая косматых чудовищ.
Лена с подозрением посмотрела ему в глаза, пытаясь понять, воспринимает ли Антон ее серьезно. И она высказала то, что давно хотела произнести:
– Мы должны отомстить за Алешеньку и убить волчка!
«Все правильно. Должна же невероятная идея иметь логику развития, – пронеслось в голове у Куприна. – Если мухи не дают покоя – нужно их переловить. А чем волчок хуже мух? Только вот проблема: мухи материальны, а серенький волчок приходит из сказки. Как охотиться на черную кошку в темной комнате, если ее там нет?».
Он вспомнил о карабине. Подарок Петра тогда сразу было решено хранить в массивном, из красного дерева, шкафу в кабинете Антона. Ключ от шкафа лежал в письменном столе. «Вепрь» прятался от детей. Но теперь придется прятать его и от жены. «Не дай бог, Лене придет в голову устроить охоту на волчка» – подумал Антон.
Жена словно прочла его мысли.
– Можешь не убирать ружье. Я не возьму его. Ты так и не понял. Думаешь: все просто? Позвал волчка – и он пришел? – она вздохнула. – Не исключено, что он никогда больше не появится, сколько ни зови. Мы не управляем этим. Здесь как с шаровой молнией или летающей тарелкой: если один раз увидел – не факт, что повторится. Но мы должны быть готовы. Я буду ждать, хоть всю жизнь.
Антона ее слова немного успокоили. Лена отдает себе отчет: затея практически неосуществима. Человеческие страхи воплощаются в чем-то конкретном, но это не значит, что, поддавшись им, мы обязательно сходим с ума. Конечно, мысли жены назвать нормальными нельзя. Но разве у него самого нет иррациональных страхов?
Садясь изначально за новую книгу, Антон обязательно писал две страницы: не больше, не меньше. Потом можно было за один подход набросать всего несколько строк. Или с десяток листов. Но в первый раз – только две страницы. Неужели нужная мысль навсегда испарилась бы из головы, нарушь он это правило? Куприн не помнил, когда начал следовать такому распорядку. Может быть, писательское суеверие – это нечто другое, чем вера Лены в сказочного волчка, однако нормальным его тоже не назовешь. Что случится, если в следующий раз написать одну страницу? Витины мухи и волчок жены имели решения. А как поступит он? Проверять не хотелось. И у кого из них больше прав кинуть камень?