Сёрфер. Вкус холода
Шрифт:
– У Марины, отец. Она вообще-то питерская, родилась там. А мать из Запорожья.
– Я тоже питерская, тоже там родилась.
– Я помню.
– Откуда? Я же тебе этого не рассказывала.
– Зато рассказывала тому долговязому в баре, в Коктебеле.
– И ты слышал наш разговор? Там такой гул стоял от голосов. Как ты мог что-то услышать, сидя в нескольких метрах?
– У меня острый слух, – усмехается Кир, – К тому же, я умею читать по губам.
– Ах да! Я и забыла – ты же по губам прочитал, что он сказал мне, когда у него башню
С одной стороны, я, конечно, очень рада за них –встретились на отдыхе в Крыму, влюбились, продолжили отношения после. И вот, три года спустя, у них семья, ребёнок, на подходе второй. С другой … А что с другой? Все люди разные. Для кого-то всё просто – любовь, семья, дети. А кому-то это совершенно не нужно.
В разговоре возникает пауза. Она затягивается и начинает тяготить, потому что мы продолжаем идти, не глядя друг на друга, и с каждой проходящей секундой молчания, между нами всё больше и больше несбывшегося.
– Я знаю, о чём ты думаешь, – наконец, произносит он.
– Да. Знаешь. Но это ничего не меняет. Ведь так? – отвечаю, бросая на него мимолётный печальный взгляд.
Кир резко останавливается, разворачивается ко мне.
– Если ты думаешь, что я совершенно не хочу иметь серьёзные отношения, семью и детей, то ошибаешься, Оля. Одному бывает паршиво, но я привык. Мне так многие годы было проще – никто никого не предавал, я не подпускал к себе слишком близко и убедил себя, что мне сойдет и так.
Терновский замолкает. Мне кажется, что хочет сказать что-то ещё, но не говорит.
Он зациклен на предательстве? Почему так боится кого-то слишком близко к себе подпустить? Ведь, по его словам, жена ему не изменяла, изменял он. Так откуда у него такая мощная психологическая защита? Прям стена непрошибаемая. Кто нанёс ему эту травму?
– Вот как? Хммм … Если хочешь поговорить обо всём этом –давай поговорим. Если нет, хотя бы скажи мне – ты хочешь свой образ жизни изменить или тебе и дальше «сойдёт и так»? – спрашиваю с нажимом в интонации, вопросительно заглядывая в его глаза.
Кир хмурится, сначала ничего не отвечает. Продолжаем идти дальше, и когда я уже думаю, что ответа не будет – слышу свои же отзеркаленные слова.
– Хочу. Но это ничего не меняет. Ведь так?
***
Тем временем мы выходим на площадь Олимпийского парка с гордо возвышающимся в центре факелом. Облака на небе превращаются в тучи, ветер стихает, становится душно. По всей видимости, очень скоро начнётся дождь. Кроме нас здесь прогуливается всего лишь несколько человек.
На душе скребут кошки.
Весёленькая выходит ситуация: Кир хочет меня, вроде любит (но это не точно – признания в любви я от него не услышала)
Замкнутый круг. Чёртов замкнутый круг!
– А ты в курсе, что этот факел самый большой за всю историю проведения Олимпиад? – меняю тему разговора я.
– Главный фаллический символ Олимпиады? – усмехается Кир, демонстрируя, что снова эмоционально закрылся.
– Вообще-то он символизирует перо Жар-птицы! Что ты всё к одному то сводишь?
– Это не я придумал, многие так говорят – неужели не слышала? Лично мне он лебедя напоминает.
– Лебедя? – я наклоняю голову, разглядывая устремляющееся высоко вверх белое сооружение на широком округлом постаменте, – Ну, да. Что-то есть.
Скептически смотрю на небо, которое всё больше затягивают тёмные тучи.
– Пойдём обратно? Не хотелось бы под дождь попасть.
– Пойдём. Но лучше вернёмся через Радужный мост и выйдем из парка недалеко от нашего отеля, только с другой стороны. Так будет быстрее.
– Радужный мост? Что это?
– Увидишь.
***
Затянувшие небо дождевые облака приблизили надвигающиеся сумерки. Накрапывает дождь. На мосту кроме нас никого нет. Похоже, люди поспешили укрыться в ожидании непогоды. Теперь я понимаю, почему мост носит название Радужный. Он состоит из пяти широких пешеходных дорог разного цвета, протянувшихся рядом друг с другом: красной, зелёной, чёрной, жёлтой и синей. Мы выбираем красную.
– У тебя есть братья или сестры? – прерываю я затянувшееся молчание, просто чтобы поддержать разговор.
– Сестра.
– А сколько лет у вас разница? У меня с моим младшим братом шесть.
– Семь. Она тоже младшая.
Из этого ответа я делаю вывод, что сестра родная, не по отчиму. Ведь я помню, что его отец погиб, когда ему было семь.
Только родилась, когда он погиб? Бедная их мать!
Я накидываю на голову капюшон куртки и уже было открываю рот, чтобы задать вопрос, но Кир опережает меня.
– Она живёт Севастополе с мужем и тремя детьми. Мама с ними, помогает ей.
– А отчим? Он где? – спрашиваю осторожно, о его неприязни к отчиму я тоже помню.
– Понятия не имею! Мать с ним развелась несколько лет назад. Наконец-то! – звучит в ответ эмоционально, с ожесточением в интонации.
– А с мамой и сестрой вы часто общаетесь, видитесь?
Почему-то мне кажется, что нет – не часто, и даже более того – очень редко.
Он поворачивается ко мне, замедляя шаг. Снова этот знакомый прищур глаз, в которых я вижу ожесточение и холод.