Серые пятна истории
Шрифт:
Владимир Маяковский был, безусловно, хорошим поэтом, но помимо своих поэтических достоинств обладал скверным характером и скандалил по поводу и без повода. Сперва ему нравилось шокировать окружающих неприличными выходками, потом он и сам перестал замечать, насколько это выглядит глупо и несолидно. Советских вождей его поведение поначалу устраивало, и Маяковского даже объявили первым поэтом революции и человеком новой социалистической формации. Потом партия сочла курс на всеобщее хамство недостаточно рентабельным и стало его потихоньку менять, а особо зарвавшихся прижимала к ногтю, то есть по-прежнему отстреливала.
Дошёл
Ясен пень, грохнуть его в подворотне или пристрелить в кремлёвском подвале неловко — личность всё-таки популярная и народом за свои хамские выходки обожаемая. Пригласил его на беседу главный кремлёвский ликвидатор Феликс Дзержинский.
— Что это вы, батенька, себе вообразили? — с ласковой ленинской картавинкой поинтересовался он и тут же перешёл на свою обычную манеру общения. — Страх потерял, сука?!
— Не понял… — побледнел поэт, хотя отлично всё понял.
— Поясните, пожалуйста.
— Ты чего всех подряд дураками обзываешь? Шибко грамотный?!
— Я, извиняюсь, дураками только публику на своих выступления обзываю, — совсем струхнул Маяковский, — а всех остальных — ни-ни…
— И Ленина, небось, за глаза поливаешь? И партию-кормилицу-поилицу и твою вдохновительницу?
— Упаси Б-г… — замахал руками поэт и тут же осёкся, — то есть не Б-г, а… Карл Маркс!.. Это у меня имидж такой, а на самом деле в душе я нежный и ласковый…
— А жёлтую кофту зачем напялил? Тебе нормальной одежды не хватает? Ты ещё юбку надень, гей несчастный!
Маяковский только руками развёл, не в силах противостоять такому напору. Обзываться он любил и умел, но чтобы его самого, притом так прямолинейно и грубо…
— Больше не буду, Феликс Эдмундович, вот вам крест… вернее, партбилет!
Дзержинский походил из угла в угол и пробурчал:
— Партбилет ещё успеешь положить на стол… Учти, если не подправишь свой курс в соответствии с курсом партии, мы тебя как Серёжку Есенина…
— Он же сам… в «Англетере»…
— Естественно, сам. Но мы ему настоятельно посоветовали. Понял? И стишки ему не помогли. Вот и тебе посоветуем, если не одумаешься…
Владимир Владимирович в страшном смятении отправился домой и сразу принялся строчить поэмы о Ленине и о том, как нынче жить хорошо. С облегчением он вздыхал лишь тогда, когда вожди один за другим уходили в мир иной, и уже понадеялся, что угрозы железного Феликса так и останутся угрозами. Не учёл лишь одной вещи — наследники-то вождей остались, и дело их живёт и побеждает.
Жаль, что он недооценил этого, а то бы ещё пожил и написал немало хороших стихов…
Демьян Бедный и интеллигенция
Демьян Бедный, конечно же, никаким поэтом никогда не был. Но и графоманом себя не считал, потому что всё выходящее из-под его пера тут же со свистом разлеталось по всевозможным пролетарским изданиям. Порой он ещё и точку не успевал поставить, а его уже дёргают за рукав, мол, хрен с ней, с этой точкой, гони скорее стишок — разве не видишь, как народ истосковался по твоему новому творению! Причин такой сверхпопулярности он объяснить не мог, да и не пытался. А чего ломать голову — мели, Емеля, пипл всё схавает!
Была у Демьяна заветная мечта — писать такие стихи, чтобы их читал не только трудовой пролетариат и примкнувшее к нему не менее трудовое крестьянство, но и не совсем трудовая интеллигенция. Но как это сделать? Ведь интеллигенции нужно другое: бравыми лозунгами её не проймёшь, а частушками да рифмованной жвачкой просто отвадишь. Как быть?
Выход один — читать классиков мировой литературы и учиться у них культуре. А это как раз и было для Демьяна самым сложным и недоступным. Тяжелее, чем писать собственные вирши. Начнёшь читать первую строку какого-нибудь Данте — правый глаз слипается. Не успеешь его разлепить, как уже левый на подходе…
— Ничего, — решил Демьян, — обойдёмся без этих премудростей. Надо только начать писать про всяких там херувимчиков и серафимчиков, и дело пойдёт. Пипл схавает за чистую монету!
День и ночь трудился Демьян Бедный, из-за стола не вставая, ел и оправлялся, не отходя от чернильницы и листа бумаги. Гору макулатуры исписал, а стих для интеллигенции всё никак не получался. И в самом-то деле, пишет он, скажем, как амур во влюблённую парочку стрелу из лука пустил, а выходит, будто деревенский пацан за влюблёнными подглядел и конскими яблоками их закидал в самый интимный момент свидания. Пишет, как нимфы на арфах играют и хрустальными голосами поют, а получается, будто подвыпивший хлопец с гармошкой непотребности орёт в полный голос.
Коллеги по поэтическому цеху уже потешаться над ним начали. Есенин, так тот до слёз хохочет:
— Куда ж ты со свиным рыл ом-то в калашный ряд?!
А Маяковский, человек зловредный, так он вообще слушок пустил:
— Демьян Бедный не такой уж и бедный, если с жиру беситься начал!
Разозлился на них Демьян, а больше всего разозлился на интеллигенцию, которая ни старых его стихов, ни новых читать не желает, и решил: буду, как и прежде, крыть контру во всех её проявлениях самым что ни на есть простонародным незамысловатым языком, а кончится контра — новый объект нарисуется. На наш век хватит! А пипл на то и пипл, чтобы хавал всё, что ему в корыто наворотят! Свой у меня электорат, и нечего пролетарским поэтам на чужие делянки соваться со всякими буржуазными амурчиками…
Александр Блок и Игорь Северянин
Поэтов Александра Блока и Игоря Северянина очень не любили в ресторанах. Вели они себя там неподобающим образом, умничали и всячески выпендривались. Хозяева заведений даже говорили им во время разбора полётов:
— Выпили, уважаемые, закусили и слушайте себе потихоньку музыкальную программу. А то вам лабухи не те песни исполняют, то осетрина, видите ли, несвежая, то прочие посетители на вас не так посмотрели, то вообще всё не так… А когда свои стихи начнёте читать, то просто туши свет! Люди сюда выпить-закусить приходят, а вы их заумными рифмами потчуете! Вас об этом просят?