Серые земли Эдема

Кривенко Евгений Владимирович

После такого шума можно было лежать спокойно и отдыхать. За стеной взвыла сирена, залаяли собаки. Но я как дурак вскочил и, прихрамывая, пустился бежать по скользкой от хвои земле.

Очень скоро сбоку метнулось что-то чёрное, сбило с ног и жарко задышало в лицо разинутой пастью. Я представил, как сейчас овчарка вцепится мне в горло, и постарался лежать тихо. Где-то слышал, что лежащих собаки не трогают.

Или действительно так, или собачка решила растянуть удовольствие, но в горло не вцепилась,

а оглушительно залаяла, обрызгав мне лицо горячей слюной. В ответ послышался скрежет бегущих по гравию ног, непонятные, но явно недоброжелательные возгласы, а затем кто-то саданул в больной бок.

Хотя сильно меня не били: рёбра, похоже, остались целы. Только когда вздёрнули на ноги, я получил такую плюху, что перед глазами заплясали искры, а рот наполнился солёным. Затем меня отволокли обратно, но не в родную камеру, а на второй этаж. Бросили как мешок на пол и оставили размышлять, что агента национальной безопасности из меня не получилось.

Через некоторое время я попытался встать и с удивлением обнаружил, что ноги держат, а кости как будто целы. В этой комнате тоже был умывальник с зеркалом, так что я подковылял и стал обмывать лицо, временами шипя от боли.

Тут в двери щёлкнуло, и я повернул голову: неужели пришли добавить? Или уже с уколом?

Дальнейшее помню обрывочно, словно слайд-шоу на экране монитора. Теперь-то понимаю, почему…

Вошедший мне незнаком, и на нём не белый халат, а чёрный подрясник. Моё сердце делает перебой, сразу вспоминаю фигуру на паперти в безлюдной Москве. Вдоль лица старомодные бакенбарды, переходящие в бородку клином, а тёмные волосы спадают на плечи. Глаза под ровными густыми бровями отсвечивают зелёным, как у кошки.

Посетитель кладёт на тумбочку какой-то предмет и внимательно смотрит на меня.

На всякий случай я решаю быть вежливым и говорю шепеляво:

— Добрый вечер.

— Здравствуйте, Андрей, — отзывается гость. В голосе нет кавказского акцента, который звучал у других санитаров, но что-то в нём кажется странным.

— Вы с уколом? — я испытываю неприятное чувство от близости чёрной пропасти.

Но посетитель медленно качает головой и говорит довольно фамильярно:

— Тебе и так досталось. Ложись, я тебя осмотрю.

Я плетусь к кровати, на ходу стягивая разорванную пижаму. Обижаться на «тыканье» нет сил.

— Вы из монастыря? Служите при этом… санатории?

Монах снова качает головой:

— Разве проводник не сказал? Это не санаторий. А я… в некотором роде действительно из монастыря. Про Новый Афон слышал?

— Он вроде не действующий, — я со стоном забираюсь на кровать.

— Неужели?.. — в голосе гостя слышится удивление. — Хотя в последние годы мне пришлось странствовать, так что новостей не слыхал.

Он проходится

жёсткими пальцами по бокам и спине. Я снова шиплю от боли.

— Тебе повезло. Рёбра целы и внутри как будто ничего не отбили. Впрочем, им не было резона тебя калечить.

— Кому «им»? — бормочу я. — А вы кто, врач?

Я испытываю странное чувство щекотания по всему телу, и боль уходит, сменяясь чувством облегчения и покоя.

— Мир имеет нужду во враче, — туманно отзывается монах, — вот и пришлось им стать… А тебе нельзя спать. Бодрствуй.

— Почему? — вяло спрашиваю я. Неудержимо накатывает сон.

— Проводник сказал, что вряд ли выберешься сам. А ты ходил по странным дорогам и видел то, чего ещё не видел никто. Другие не должны узнать, что скрывается за завесой, поэтому оставлять тебя здесь нельзя.

— Я уже пробовал выбраться, — сердито отвечаю я. — Так накостыляли…

— Тише, — говорит гость и почему-то глядит на часы, висящие над кроватью.

Я тоже смотрю на стрелки: девять. В прошлый раз мне сделали укол примерно в это время и ушли, оставив падать в тошнотворную темноту…

Часы издают «тик», а потом ещё раз. Странно, между звуками как будто проходит много времени.

Я жду нового щелчка, но монах трогает за плечо.

— Пора. Надевай пижаму и идём!

Наконец-то я понимаю, что странно в его голосе — словно посвист ветра слышится в нём. Удивлённо спрашиваю:

— Куда? Опять к доктору?

— Нет, — говорит монах. — Разве тебе не сказали, что держат в плену? Хотя да, ведь кололи этот препарат…

— Кто держит в плену? — бормочу я. — Чечены?

— Нет, другие. — Голос звучит глухо в полной тишине. — Может быть, вспомнишь кое-что по дороге. А сейчас нам пора.

— Почему я должен верить вам? Как вас зовут? — я безуспешно оглядываюсь в поисках пижамы и при этом чувствую странное оцепенение: мысли еле ползут, а глаза никак не фокусируются…

Монах сильно дёргает меня за руки — и я оказываюсь сидящим на кровати, с пижамой на плечах.

— Меня зовут Симон, — словно ледяной ветер свистит в ушах. — Считай, что меня попросили освободить тебя. В бумажнике твои документы, я кладу его в карман пижамы.

«А как же другие в этом санатории?» — хочу спросить я, но язык не повинуется, а руки едва попадают в рукава пижамы. Я теряю способность размышлять, даже сердце бьётся редко и глухо. Едва могу встать и последовать за своим проводником, двигаться почему-то очень трудно. Симон уже у двери…

Залитый электрическим светом коридор кажется пуст. Но только кажется. Когда подходим к выходу в холл, я вижу охранника в камуфляже. Сидя за столом, тот равнодушно смотрит в нашу сторону. Глаза широко открыты, однако нас двоих словно не замечают.