Серые земли Эдема
Шрифт:
Пролог
Мне стоило немалого труда восстановить эти заметки, созданные в давно забытом редакторе «Word». Но я надеялся, что они помогут мне найти ответ на некоторые вопросы. Если перефразировать название знаменитой картины Гогена, то они будут звучать так:
«Откуда я? Кто я? Куда я иду?».
И я бы ещё добавил: «Свободен ли я?».
Конечно, это старые вопросы, и над ними ломали головы многие философы, художники и писатели. Неожиданно эти проблемы стали важными и для меня…
Вот наконец загрузилась операционная система. Это
Я оцепенел…
Я забыл об этой заставке, а ведь иногда посещаю Красную площадь, только выглядит она теперь по-другому. Хотя цвет неба угадан верно — даже днём солнце не рассеивает фиолетового сумрака. Но храм Василия Блаженного лишён подсветки, в тёмных зданиях нет ни одного огня, а кремлёвские звёзды не красны, а черны…
Возможно, поэтому я предпочитаю бывать здесь зимой, когда лежит снег. Он не поглощает солнечный свет целиком, как асфальт и брусчатка.
И тогда голубые сугробы покрывают площадь, розовый свет окрашивает стены Кремля, серо и призрачно выступают стены ГУМа, чуть зеленеют маковки Василия Блаженного…
Обычно я медлю возле Лобного места, откуда хорошо видны антрацитовые уступы Мавзолея. Два чёрных пса, мои обычные спутники, предпочитают ждать именно там, пока я оглядываюсь и размышляю. Не знаю, чем привлекает их это место, но они всегда садятся по обе стороны двери, где когда-то стоял почётный караул. Появись на площади туристы, они упали бы в обморок при виде громадных тварей — даже сидя, они выше меня ростом.
То ли это телохранители, то ли тюремный конвой. До сих пор не знаю…
Но туристы не появятся, город пуст. Разве что другие призраки, подобные мне, — возможно, именно на этот случай меня сопровождают псы.
Поверх кремлёвской стены желтеют стены здания — бывшая резиденция Президента. Когда-то я там побывал…
Впрочем, я редко размышляю о прошлом, хватает забот о будущем. Ведь город пуст, но не мёртв. Когда-нибудь снега растают. Когда-нибудь солнце засветит ярче. Когда-нибудь…
Но я не имею права выдавать эту тайну.
Всё, что могу сказать — когда-нибудь снова начнётся бой…
А пока я ухожу. Скольжу над сугробами, не касаясь ногами. Не такое уж хитрое искусство, оказывается. Огромными прыжками следуют чёрные псы. Эти оставляют ямы следов, но до следующего раза всё заметут метели.
Много снега должно накопиться, чтобы весной потекли реки живой воды, и расцвёл Сад…
1. Столица мира
В лицо тянуло холодом, и я долго не мог открыть глаз, а когда поднял тяжёлые веки, то увидел лишь серую пелену. Поморгал, и постепенно в ней проявились тёмные пятна — совсем как на фотобумаге, сунутой в проявитель. Когда-то я забавлялся старым фотоаппаратом отца, снимая на чёрно-белую плёнку и сам печатая снимки.
Наконец изображение стало отчётливым,
Я долго глядел на горы, не понимая, где нахожусь. Потом попробовал оглянуться, но голову словно пронзил раскалённый гвоздь, а перед глазами всё поплыло. Всё же успел понять, что лежу в полутёмной комнате — лицом к открытому окну, в нём и видны горы.
Открытому?
Несмотря на боль в глазах, я попытался сфокусировать взгляд. Какие-то тени маячили на фоне гор, и вдруг скачком пришли в резкость — окно загораживала решётка из вертикальных прутьев.
Сумрачные долины, розовые горы над ними, решётка в окне…
Кавказский пленник?
Возникло впечатление, что вижу это не в первый раз. Я потряс головой, надеясь что-нибудь вспомнить, но в памяти лишь распахнулся тёмный провал, и огненное озеро боли выплеснулось из него…
Снова серая пелена.
Потом что-то скрипнуло, раздались шаги, и я смутно различил белую полу.
Белый халат? Я в больнице?
Похоже на то: взяли руку, возникло чувство холода, а потом лёгкая боль от укола. Очень медленно перед глазами прояснилось, боль ушла, и я смог повернуть голову.
Вошедший действительно был в белом халате, а лицо типично кавказское — горбоносое, с чёрными усиками…
— Вставай, — безразлично сказал он. — Пошли к доктору.
Уже лучше, а то я испугался, что попал в плен к каким-нибудь чеченцам.
Встать оказалось нелегко: ноги подгибались, а санитар не подал руки. Но я удержался на ногах и сделал шаг к двери. Она оказалась массивной, с глазком наподобие тюремного, и я ощутил холод в животе.
Неужели всё-таки плен?
В коридоре пришлось упереться рукой в стену, чтобы не упасть. Некоторое время я тупо глядел на рукав из желтоватой ткани — похоже, больничная пижама, — но потом головокружение прошло. Я заковылял мимо побелённых стен: штукатурка потрескалась, слева мутные окна, а справа через равные интервалы — двери.
Мимоходом заглянул в окно: внизу двор, на клумбе из жёлтых и лиловых цветов лежит длинная тень от ограды.
Спустились по скрипучим ступеням, и попали в устланный ковром коридор. Перед дверью из тёмного дерева санитар придержал меня. Он не стал стучать, а приставил пальцы к металлической пластине, и спустя несколько секунд дверь отворилась.
Я вяло удивился: дактилоскопический замок в обыкновенной больнице?
Вошли в полутёмный кабинет: шторы задёрнуты, тускло светит настольная лампа, за письменным столом женщина в белом халате.
— Садись! — равнодушно буркнул санитар, подталкивая меня к кожаному креслу.
Дверь закрылась, и я с облегчением сел, ноги опять подкашивались. Попробовал рассмотреть женщину: лицо припухлое и без следа косметики, только голубые глаза немного оживляли его.
— Как самочувствие? — нейтральным тоном спросила она.
Снова сюрприз: в голосе отчётливо слышался акцент — так наша преподавательница порой выговаривала русские слова, чтобы показать особенности английского произношения.