Серый ангел
Шрифт:
– Показалось ей! – горячо повторил Голицын. – И в праведники никаким боком не гожусь, нагрешил в жизни будь здоров. Одну пятую заповедь столько раз нарушил, что и не сосчитать, а ведь она – смертный грех.
– Убить врага, защищая отечество… Какой же это грех? – пожала плечами Мария Фёдоровна.
– Но в Евангелиях оговорок нет, – напомнил Голицын.
– Для человека, – поправила Мария Фёдоровна. – Ангелам же мно-ого чего дозволено, коль по божьему повелению. Достаточно гибель Содома и Гоморры вспомнить.
– Ну-у, если Содом, – неуверенно протянул Виталий и вдруг спохватился, что, в отличие
Да, по предварительной договоренности – требовалось показать обоюдную антипатию, но тем не менее. Что если она и впрямь обиделась? Ведь прошёлся чуть ли не по самой болезненно воспринимаемой всеми женщинами проблеме, в какой бы стране и в каком бы веке они ни жили, – по возрасту.
Однако странное дело. Вроде пустяк, но как поделикатнее спросить её, на ум не приходило. Отчаявшись, он бухнул напрямую, робко осведомившись:
– А вы на меня не сильно рассердились, когда я на Совете заикнулся о… – Голицын замялся.
– Да уж, намекнуть женщине на её преклонные лета – хуже оскорбления не придумать, – сдержанно улыбнулась императрица.
– Простите, ради бога, – повинился Виталий, – но и я о том же подумал. Потому и сказал, чтобы все подумали: такого она ему никогда не простит.
Мария Фёдоровна небрежно отмахнулась.
– Коль для дела надо, считайте, простила. Впрочем, вы предусмотрительны, господин Станиславский. Чрезмерно рисковать не стали – намёком отделались. Сызнова мудро поступили, ничего не скажешь. Нуте-с, и до каких пор мне с вами «враждовать» прикажете? – Голицын беспомощно развёл руками. – То есть как? Всякой пьесе когда-то надлежит закончиться.
– Тогда до тех пор, пока… в Совете среди господ регентов останется не больше трёх великих князей. А лучше всего два.
Императрица заметно помрачнела.
– Я понимаю, ваши действия и Алексею, и всей стране во благо, но честно признаюсь: не хотелось бы и дочь свою, Ксению Александровну, огорчать. Я и без того всех сыновей лишилась, так хоть…
– А при чём тут Ксения Александровна? – искренне удивился Виталий.
– Ну как же. Первым делом вы, по всей видимости, на Николая Николаевича нацелились, так?
– Угадали.
– Брат его, Пётр Николаевич, особой опасности для вас не представляет. Следовательно, вы его напоследок оставите, а сами моим зятем займётесь, Александром Михайловичем.
– Да ничего подобного! Я про него и не думал вовсе. И он, и Пётр Николаевич пусть остаются. Даже Андрей Владимирович, если уж на то пошло.
– То есть вторым вы Кирилла на прицел взяли?! – изумилась Мария Фёдоровна. – Но отчего именно его?
– Не люблю предателей, – честно ответил Голицын. – Никогда не знаешь, в какой миг они тебе нож в спину воткнут.
– Если вы о марте семнадцатого, дело прошлое. Да и не он один, все хороши.
– Неправда, – зло мотнул головой Виталий. – Поверьте, ваше императорское величество, столь похабно не вёл себя никто из Романовых.
– Значит, я чего-то не знаю, – задумчиво протянула императрица. – Либо он написал мне о тех днях далеко не всё, либо исказил. И что именно вам известно о нём эдакого?
– Перевёртыши вроде него – очень скользкий народец. Как налимы, – уклонился Голицын от прямого ответа. – И, судя по тому, как вы к нему снисходительны, его байка оказалась вполне правдоподобна…
– Вот и расскажите свою. Вместе и сравним.
Рассказать хотелось. Но Голицын отчётливо понимал – не время выкладывать карты на стол. При всей доброжелательности к самому Виталию со стороны Марии Фёдоровны. Великий князь, судя по его выходкам на том же Совете, да и поведению в целом – хороший шулер. Кто знает, что у него припасено в рукаве.
А потому если и вскрываться, то будучи абсолютно уверенным в победе. Иначе говоря, при наличии четырёх тузов с джокером во главе. Но последний пока в колоде, то бишь в Петрограде. Выпадет ли он в прикупе – вопрос. Следовательно, рано.
Однако, не желая обидеть императрицу откровенным отказом, вслух сказал иное. Дескать, сейчас гораздо выгоднее иметь Кирилла Владимировича в качестве явной оппозиции. Пусть к нему стекаются обиженные и недовольные политикой Регентского совета. А если его не станет – где их прикажете искать? Куда спокойнее, когда ядовитая змея на виду. Оно проще. А то затаится в тёмном углу и выползет в самый неподходящий момент, чтобы ужалить.
– Ну, будь по-вашему, – с лёгким разочарованием в голосе нехотя согласилась Мария Фёдоровна. – Но третий точно не мой зять?
– Ни в коем случае, – заверил её Голицын. – Поэтому можете в случае чего успокоить вашу дочь и твёрдо сказать ей, что пока вы возглавляете Регентский совет, её супруга из него никто не посмеет удалить. Вы не позволите.
– Что ж, как мне довелось слыхать, вы у нас – человек слова, посему верить можно. Жаль лишь, что порою чрезмерно скрытны.
Уловив легкий упрёк, Голицын пояснил:
– Скрытен до поры до времени, ваше императорское величество. Когда я решу, что узнал о Кирилле Владимировиче достаточно, первой, кому я выложу раздобытые сведения, окажетесь именно вы, – и, припомнив слова главаря банды Горбатого из «Места встречи», уверявшего, будто «бабу не обманешь, она сердцем чует», добавил: – Но непременно в его присутствии, поскольку мне очень понадобится помощь со стороны хорошего чтеца по глазам, – и, судя по её довольной улыбке, понял – лесть удалась.
– Договорились, – кивнула она. – Ну а до тех пор, умоляю, поберегите себя. Сдаётся, если вы останетесь подле Алексея хотя бы ещё на несколько лет, из него выйдет отменный государь.
– Клянусь сделать всё от меня зависящее, – твёрдо сказал Виталий, но оговорился: – Если здоровья хватит.
– Да уж, расстарайтесь, растяните, чтоб непременно хватило, – кивнула Мария Федоровна и, слегка смутясь, попросила: – Вы не серчайте, голубчик, что я столь цинична с вами. Понимаю, негоже эдак напрямую говорить: отдай свою жизнь моему внуку, да не просто отдай, а по каплям цеди, дабы ему подольше хватило, – и, не давая ответить, умоляюще прижала руки к груди. – Но вы ж меня понимаете! Ныне за Алёшу вся Россия уцепилась, как за последнюю соломинку. Сломается – и стране конец, утонет. Вот и молю вас поберечь его, пока он меня… правнуками не одарит. Тогда и мне помирать спокойно можно.