Серый туман
Шрифт:
– Ух… - с минуту Тилос переваривает сказанное.
– А Архив?
– Спроси что полегче, - усмехается наставник.
– Я не знаю. И никто не знает.
От удивления у ученика широко распахиваются глаза.
– То есть как - никто не знает?
– почти шепчет он.
– А вот так!
– Фарлет скрещивает вытянутые ноги и закидывает руки за голову.
– Помнишь, ты спросил меня, откуда взялась наша техника? Я не ответил не потому, что хотел помотать тебе нервы. Никто из Хранителей не знает, откуда берутся наши знания. Зафиксировано, что когда-то давным-давно - точной даты не сохранилось - первые Хранители каким-то образом наткнулись на то, что сейчас мы называем Архивом. Изначально он представлял собой просто каменную пещеру, затерянную на Тибетских островах. В определенном ее месте человек… Ну, это нужно пережить самому. Словами не описать. В общем, там в голову прямо-таки сам лезут разные мысли, образы, идеи. В значительной части бесполезные - то ли полный бред, то ли мы просто не доросли до такого. Но если научиться управлять процессом, можно искать и находить ответы на точно поставленные вопросы. Потом выяснилось, что там же присутствует некая сущность, которая тебе известна под именем Робин. Говоря современным языком - что-то типа большого сверхмощного вычислителя. Общаясь с ним, мы и научились всему - и технологиям, и научному подходу. Мы даже научились перемещать точку доступа в Архив, и сейчас, помимо той пещеры, она распределена по нескольким помещениям Базы. Но что это и откуда - никто не имеет ни малейшего представления. Даже сам Робин не имеет информации о своем происхождении. Если не врет, разумеется.
Какое-то время Тилос размышляет.
– Получается, - наконец медленно произносит он, - что мы живем по чьей-то подсказке?
– Может быть, и так, - хмыкает Фарлет.
– Может быть, и так… Знаешь что? Раз уж ты заинтересовался предметом, почитай-ка эту историю сам. Индекс простенький - один тринадцать дробь два. Запомнил? Заодно потренируешься в использовании прямого интерфейса. А мне недосуг. Дела, понимаешь. Лады?
Тилос машинально кивает.
– Тогда до встречи, - Фарлет стремительно поднимается из кресла.
– Бывай.
Ученик сидит в опустевшей комнате и невидяще смотрит на переливающуюся красками стену. Его губы безмолвно шевелятся, глаза прикрыты. И когда его веки наконец приподнимаются, в зрачках плещется страх.
Когда человек приближается к порогу этой комнаты, ему не приходится открывать дверь. Автоматика сама знает, что надо делать. Тонкая пленка мембраны рвется посередине, и отверстие стремительно распахивается во весь дверной проем, словно капля масла, растекающаяся по поверхности воды. В разговорах между собой Хранители называют эту комнату Туманом, хотя некоторые в шутку зовут ее Вратами Сомнений. Но шутят Хранители редко, ибо Зал психологической реабилитации - не то место, о котором хочется балагурить. Слишком часто выходишь оттуда совсем другим человеком, чем вошел. Посещение Тумана должно совершаться раз в год, но немногие находят в себе мужество выворачивать душу наизнанку так часто.
Эта часть Базы пустынна. Встретить здесь кого-то почти невозможно. И у каждого есть время задержаться и подумать, прежде чем перешагнуть невысокий порог.
Хранитель останавливается перед дверным проемом, приглашающе распахнутым перед ним. Дверь открыта, но глаз не видит за ней ни малейшей зацепки для себя. Лишь серый туман клубится перед взглядом, притягивая и отталкивая одновременно. Долго Хранитель стоит перед порогом как бы в тягостном сомнении, хотя сторонний наблюдатель вряд ли смог бы уловить его колебания - если бы, конечно, оказался здесь сторонний наблюдатель. Но вход в Зал расположен в дальнем коридоре, и нет здесь случайного прохожего, что может ненароком смутить колеблющегося.
Медленно, почти нерешительно Хранитель переступает порог. Сторонний наблюдатель, тот, которого здесь оказаться не может, увидел бы, как он пропал в тумане, растворившись в нем мгновенно и бесповоротно, как камень в полночном омуте. Тихо щелкает, закрываясь, мембрана двери. Хранитель же видит перед собой не туман, но малую залу с камином, растопленным в дальнем ее конце. Одинокое кресло, однако, придвинуто отнюдь не к приветливому огню, а к настежь распахнутому двустворчатому окну, выходящему на занавешенную дождем речную долину. За ней изредка проглядывает, освещаемый редкими молниями приближающегося шторма, ночной лес. Снаружи тянет промозглой сыростью, но далекие молнии сверкают пока в почти полной тишине. Ни один звук, кроме шелеста полуночного дождя, не проникает сквозь окно. Хранитель молча опускается в кресло и долго смотрит на грозу. Сейчас у него уже не бесстрастное, но искаженное тяжелыми раздумьями лицо бесконечно усталого человека. Наконец он говорит, не обращаясь к никому:
– Зачем?
И опять тишину нарушает только шум дождя, и опять Хранитель произносит:
– Зачем?
– Он стискивает зубы, но переборов себя, продолжает.
– Зачем я делаю все это? Мои усилия уходят, как вода в песок.
Опять долгая пауза. Похоже, что говорить для него сейчас не легче, чем ходить по раскаленному углю.
– Я не могу изменить людей, и мой посев не дает всходов. У меня нет противника, кроме тех самых людей, которых я защищаю. Я словно сражаюсь с тенью. Усилия - вода, уходящая в песок… - повторяет он едва слышно, как бы пытаясь скрыть свои слова от самого себя. Он закрывает глаза.
– Я боюсь, что с самого начала допустил ошибку, двинувшись путем… - Он резко осекается.
И вновь тишина нарушается только шумом дождя и треском поленьев в очаге. Но вот в комнате слышится другой голос, похожий на голос Хранителя и одновременно не имеющий с ним ничего общего:
– Однажды девчонка, которую родители впервые в жизни отпустили с подружками в двухдневный поход с ночевкой, в лесу попалась в руки бандитов. Это была не первая их жертва. Не первая и наверняка не последняя, если бы не Хранитель, решивший положить конец их преступлениям. Девочка выжила, а бандиты наконец-то попались в руки полиции.
– Я знаю, - медленно отвечает сидящий в кресле.
– Я был тем самым Хранителем. Но девочка уже больше никогда не пойдет в лес даже с мужем и взрослыми сыновьями. Сам знаешь, суды в Сахаре нуждаются в убедительных доказательствах преступления, а не в предположениях о намерении. Потом одного из нападавших убили сокамерники, двух же его товарищей публично повесили на площади. Три жизни оборваны, четвертая искалечена. Не слишком-то удачный пример.
– Однажды человек, слишком много думавший о своих честолюбивых планах, - настойчиво продолжает второй голос, - решил занять место начальника, честного и весьма достойного человека. Он попросил шефа на время, до вечера, положить в личный сейф сверток якобы с деньгами. Соглашаясь, тот даже не подозревал, что в свертке лежит полицейский пистолет. Пистолет, который его подчиненный забрал поздно вечером у участкового, ударив того камнем по голове. Но в оружейной лаборатории на пистолете нашли лишь отпечатки пальцев, принадлежащие клеветнику, хотя тот точно помнил, что касался оружия только одетыми в перчатки руками.
– Я помню и эту историю, - вновь отвечает сидящий в кресле, - но участковый, незлобивый добродушный человек, оставил свою работу в полиции. Он не смог заставить себя и дальше хорошо относиться к окружающим. Испуг и травма привили ему отвращение к работе, которую он любил и на которой приносил реальную пользу людям. Почему? Всего лишь потому, что его всегда разряженное оружие понадобилось, чтобы спасти другого хорошего человека от беспринципного подонка. А тот, кого я спасал, через полгода развелся с горячо любимой ранее женой и сейчас принудительно лечится от шизофрении. Этот пример, кажется, даже хуже, чем предыдущий.
Он мрачно усмехается каким-то своим мыслям.
– Однажды, - не унимается бесплотный голос, - нефтяная компания послала молодого геолога на Австралийский Архипелаг. Паренек пообещал найти для нее нефть на шельфе. На беду туземного племени, проживающего на островах, нефть там действительно имелась. Аборигенам недолго оставалось жить в мире на прадедовских землях. Но после первой же ночи молодой геолог улетел назад, объяснив это несносным климатом. К счастью, ему, блондину от рождения, не пришлось объяснять окружающим седые волоски в шевелюре. Тем временем нефтяная компания попала в затяжной финансовый кризис, а затем и вовсе разорилась, так что аборигены сохранили свои земли.