Съешьте сердце кита
Шрифт:
— Вспомнила! Я еще хочу попросить тебя… Я слышала, что в вашей библиотеке есть книга «Эроусмит». Не помню автора. Это об ученом, он с чумой боролся. Наш главврач говорит — здорово! Поищи, а?..
— Поищу, — пряча улыбку, сказал Федор. — На всякий случай запомни: это роман Синклера Льюиса. Толковый писатель. Когда он был молод и беден, ему приходилось продавать сюжеты для рассказов, И покупал их по нескольку долларов за штуку не кто иной, как Джек Лондон.
Павлина впервые посмотрела на него пристально.
— Глянь-ка, сколько ты знаешь всего. А почему он покупал?
Федор помолчал
— Это уже был не тот Джек Лондон. Его слава была на закате. Он устал, понимаешь? И видел мало хорошего вокруг себя. И много пил.
— Не пей много, — серьезно сказала Павлина, Федор засмеялся.
— Нет, вино не моя стихия.
На следующий день они встретились, и потом такие встречи пошли чередой.
У Павлины оказался трудный характер. Настроение у нее часто менялось. Вот уж точно дичок! Но она привязалась к нему всерьез.
— Ты какой-то непонятный, Федя, — говорила она. — Очень простой, что ли. Будто даже и не из Москвы. Будто здешний, наш… в кого такой, а?..
— Я в деда. У меня толковый был дед. Ты бы его полюбила.
Она соглашалась.
— Вот, наверно, ты в деда. Ты простой. Как раз дураки — те важные, что-то всегда воображают, деревянного бога из себя ставят. А ты нет. Ты у-ум-ный, только таишься. Я же вижу.
— Ну, положим, — снисходительно кивал Федор. — И что из этого следует?
— А следует, что на другого бы я и не посмотрела!
— Так уж и не посмотрела бы?
— Да!
— Ладно, ладно. Верю. Если бы не попался тебе я, ты бы, конечно, прожила сама по себе. Как исключение, в природе иногда встречается подобное… Но природа вообще-то таких штучек не терпит. Между прочим, они ей противопоказаны. Но раз ты знала все насчет моей крови, тебе легко было сориентироваться.
— Замолчи! — кричала она, негодуя и злясь. — Подумаешь, какой выискался умник! Насмехается! Думает, дурнее себя нашел!
Но Павлина долго не злилась. Через несколько часов она звонила Федору и как ни в чем не бывало спрашивала:
— На какой сеанс будем брать билеты в кино?..
Летом Федор устроил Павлине поездку в Москву — она еще никуда с Камчатки не выезжала. Конечно, ей там трудно пришлось бы с непривычки, но Федор дал Павлине адрес родителей, получивших новую квартиру на Юго-Западе. Федор и сам не растолковал бы сейчас внятно, где они там живут. ,
Москва Павлину утомила и расстроила. Федор догадывался почему. Разумеется, не потому только, что привыкшую к простору и тишине девушку закружили суета, оживленность московских улиц, множество переулков и тупичков, обилие машин… Но потому главным образом, что девушку не очень-то приветливо встретили его родители. Они не такой желали бы сыну партии, и Федор их понимал. Ну там преемственность семейных традиций: сын со временем тоже доктор наук, а дальше какой-нибудь член-корреспондент, если не полный академик; жена — бесспорно, умница, пожертвовавшая своим талантом в угоду мужу, ради его очень важной научной деятельности. Этакая не проявившая себя до конца Склодовская при этаком вполне себя проявившем Кюри!
С появлением Павлины все эти старчески благостные расчеты родителей рушились. Они не приняли во внимание одного серьезного обстоятельства, что сын свою будущность спланирует сам, что при этом, возможно, не исключены и ошибки.
Может, Павлина как раз и была такой ошибкой. Федор этого не знал, да и не хотел знать. Поначалу он еще не мог разобраться, любовь ли это. А сейчас, после Павлинкиной поездки в Москву, к его родителям, уверился, что любит девушку остро и безнадежно. Безнадежно потому, что тут ничего уже с собой не смог он поделать и никуда от этой любви не смог бы уйти.
Федор думал о Павлине весь день, хотя вроде и принимал участие в каких-то разговорах о полетах в космос, об осенней охоте на медведя и выкрутасах абстракционистов, и просматривал свои записи по сейсмическим наблюдениям за Ключевским вулканом, и занимался мелкими хозяйственными поделками.
Уже затемно возвратившийся с дровами из тайги Михаил сообщил успокоенно:
— Вызвездило. Звезда в звезду, как дробь. Можно сказать, повезло. Завтра двинем дальше. — Он нерешительно потоптался около Федора. — Нет ли там чего по случаю Нового года?..
— Нет, — жестко сказал Федор. — По случаю Нового года вы, кажется, попробовали вчера.
Михаил, виновато понурившись, отошел.
Утро и впрямь занялось прекрасное.
Показалась Ключевская и ближние ее соседки — они высились совсем рядом, только тронуть рукой. Лимонные грани вершин были впаяны в бирюзу, откованную морозом до звона. Черной ретушью вписались в общий фон баранкосы вулканов. Розовыми клубами повисли испарения над кратером Ключевской. На божественных картинах в таких розовых облаках всегда гнездятся сонмы ангелов, плутовато подсматривающих, что происходит на грешной земле. И при этом каверзно выпирают их упитанные задки: ничего не поделаешь, у ангелов тоже есть задницы…
В вымороженном небе плыла вечная нерастворимая синева, кое-где провисшая преходящими сполохами восхода.
Жулейкин и тот ходил какой-то разморенный, ни разу за утро не вспомнил он всуе мать чужую. Таинство обновления красок, совершающееся ежедневно, сегодня беззащитной своей наготой проняло даже его, в своем развитии отошедшего от пещерного человека ровно на то расстояние, которое уже позволяет судить, в чем различие между ременной пращой и дробовым ружьем двадцатого калибра.
— Говорят, Кент — откровение, Кент — мир в себе, если можно так сказать, — изменившимся голосом проговорил художник, наблюдая жгуче-проникновенную картину восхода солнца в завьюженных горах. — Кент в высшей степени обыкновенен! Краски Кента — они ничуть не условны, таков воздух его Аляски, Гренландии, разных там Адирондакских гор. И я думаю, что стоит только перенести в первозданном виде этот небывалый восход на полотно — и оно потрясет зрителя.
— И оно превратится в цветную фотографию, — сухо заметил Федор. — Видите ли, живопись должна сообщать зрителю некое святое волнение, она должна приподымать человека, открывать ему вещи в новом, не будничном их звучании. Разумеется, я говорю прописи. Но Кент потому и Кент, что он эти прописи гениально усвоил. Кроме того, он кое в чем преуспел и помимо прописей, а?.. И уж, извините, сами по себе вас никакие краски не выручат.
— Вы поняли меня слишком упрощенно, — оскорбившись, сказал Порошин.