Съешьте сердце кита
Шрифт:
— У меня верхнемеловые осадочные породы, Виталий. Словом, структуры острова, — посчитал нужным уточнить я. — Не в санаторий еду.
Виталий понимающе кивнул.
— Отдыхать, разумеется, выгоднее подальше от Курил. Для здоровья полезней, когда кислорода в атмосфере излишек. — Он досадливо потер переносицу. — Да, вот что у меня к тебе будет, вспомнил… Ты там разыщешь девушку одну, грамоту ей не смогли вручить, заболела она, что ли… Так ты вручи.
Я помолчал, соображая, какими осложнениями это мне может грозить.
— Ладно, давай.
— Только
— Ладно. Как получится.
— Нет, серьезно. Это же, понимаешь ты, в жизни девчонки событие.
— Понимаю, что событие. Но как смогу… Пока готовили грамоту, Виталий пожаловался, ероша пятерней чуб:
— Ты вообще представляешь, что такое Шикотан?.. Там тысяча этих… ну, женщин. Девушек, словом. И поступают разные сигналы оттуда. Что безобразия. Что даже разврат. Насчет разврата — это, конечно, у страха глаза велики. Далековато, вот в чем загвоздка. Поезда туда по расписанию не ходят. Но нужно, позарез нужно кому-то из аппарата побывать там, разобраться на месте. Самому через месячишко съездить, что ли. А?.. Так ведь не выйдет, заела текучка!
Я не знал, как вести себя в свете, так сказать, последних сообщений заведующего. Не дай бог скажет — послушай, братец кролик, а ты ведь член обкома все-таки, вот тебе полномочия, по форме бумага с печатью, как положено быть, разберись там насчет того, устроен ли у девушек быт, культурно ли они досуг проводят…
А у меня, однако, маршрутики, работа. И… и вообще отпуск!
— А мужчин там тоже много?
— Да нет. Какие мужчины? Только вот разве с сейнеров…
Мне что-то стало невдомек, я усмехнулся.
— Почему же «сигналы»? Будто там не Шикотан, а остров Лесбос!
Виталий сморщился от непонятной фразы.
— Какой еще, ты говоришь, остров?.. В общем без шуточек — бери свою грамоту и жми. Желаю с пользой провести отпуск.
В последнюю минуту я усомнился:
— Но где и когда я буду искать ее, эту девчонку? Пойми же, наконец, у меня верхнемеловые отложения, они потребуют времени…
— Э, твои отложения, дорогой мой, лежали миллионы лет и еще пролежат столько же. И на здоровье им. А тут живые люди, ты это можешь уяснить?
После такого довода особенно упорствовать не приходилось.
…Сейчас я пристально вглядывался в эти плашкоуты, битком набитые девушками, неразличимыми, неразгаданными… Почему они уезжают? Ведь сезон промысла сайры, по существу, только еще начался. Наверное, сроки их договоров истекли. А может, не истекли. А может, рыба идет плохо, потому и в людях избыток. А то и попросту бегут, используя любую возможность.
Впрочем, я не судил об этом в строгой последовательности, а воспринимал утренние картины на рейде, эти плашкоуты с гомонящими толпами как-то общо, бездумно открывался сердцем всему, что видел.
У меня мелькнуло только, что, может, тут и Маша Ростовцева — та самая, которой предстояло вручить грамоту. Не хотелось бы разминуться…
И о Маше я спросил почти сразу же, как только устроился в поселковой гостинице.
— Ростовцева?.. — на
Я и сам знал, что «через отдел кадров». А спросил просто так, наудачу.
Наверное, спешить с этим не стоило, найдется Маша… Не в воскресенье, так в понедельник. Вот искупаться бы в Матокутане! Тем более что, растопив туман, просияло все же солнце, выцветшей бирюзой запахнулись сопки.
Там, на Сахалине, не часто случалось мне купаться, дни и месяцы чередой пробегали в маршрутах, в тайге.
Матокутан — прелестная, отлично прогревающаяся бухта — простерлась длинно и узко. Ее берега были сложены изверженным ноздреватым андезитом и росли на них где врассыпную, а где частоколом, вроде щелястого забора, сухощавые черные елочки. Елочки казались черными потому, что бамбуковый подлесок — шустрая щетинистая трава — был повсеместно бронзово светел. Со стороны моря бухту замыкал в перспективе остроклювый, с покато-рисованными плечами, вулкан Тятя, курильское чудо. Он как бы отряхнулся от брызг и воспарил птицей.
Вот уж не рассчитывал этим летом посетить сии берега!
Пощупав ногой воду, купаться я все же не рискнул и занялся фотографированием бухты, так законченно увенчанной вдали зыбким, как мираж, пепельно-серебристым видением Тяти.
От горловины бухты шли голоногие девушки в каких-то распашонках — видно было, что с купанья. Одна, всех выше и голенастей, бодро шагала впереди, замыкала же троицу плотненькая такая и важная коротышка в очках…
Именно этих девчонок недоставало для Матокутана, для Тяти, недоставало их беспечных улыбок, остропеременчивых взглядов, крашенных в яркие цвета сумок с пестрыми одежками. Не очень церемонясь и даже не вступая с девушками в переговоры, я начал накручивать и выщелкивать кадр за кадром. Наверное, со стороны мои нацеливания, приседания и перебежки напоминали стрельбу по движущимся мишеням.
Девушки взволновались, разом уронили сумки и разом вытащили из них отутюженные брючки, торопясь, позастегивали на груди пуговки распашонок — облеклись в броню.
— Вы это зря, — поспешно сказал я, подступая к ним с фотоаппаратом и жестикулируя, — вы понимаете, Матокутан, Тятя — все это мертво без вас и никому не нужно и все это оживет на фотографии, если…
— Вы что, фотокорреспондент? — спросила высокая, с красным от солнца, остреньким личиком (остренькие глаза, губы колючим бутоном, удлиненный подбородок).
— Нет, — растерялся я и лихорадочно начал соображать, что же ответить. — Я любитель. Я… я зверовод.
— А что, — спросила коротышка, — на острове разве занимаются зверями? Какой же зверь преимущественно вас интересует?
— Ну, лиса… черная.
— А рыжие? Рыжими вы не увлекаетесь? — лукаво сверкнула острыми глазками высокая девчонка.
— Нет, — хмуро отозвался я; задним числом я никак не мог уразуметь, зачем так нелепо соврал.
— Зря. Рыжие дороже, — убежденно сказала она.