Съешьте сердце кита
Шрифт:
— Я извиняюсь, но он должен понимать, что на шестнадцать рублей стипендии не очень-то разгуляешься! А ведь он военврач — там, в Вильнюсе,— зарабатывает, мог бы сколько-то и прислать иной раз.
— Но ведь можно же… ну…
— Попросить, да? Ну, нет, просить я не умею. Проживу и на шестнадцать рублей. Вот здесь, например, я все-таки получу большие деньги.
На обратном пути она охнула и присела.
— Взгляните, пожалуйста, что у меня в пятке. Иногда кольнет, как иголкой.
Я наклонился.
В замозолевшей, белой от воды пятке
Я попытался извлечь его оттуда острием английской булавки. Камешек провертывался свободно, как шарик в подшипнике, и не выступал наружу.
Соня смотрела на меня, сжав губы.
— Знаете, это немножко больно.
— Терпите. Придется потерпеть.
Поняв, что булавкой с камешком не справиться, я крепко сжал кожу гнездышка. Камешек сам собою вышел на поверхность. Подковырнул его ногтем — и операция с блеском была закончена.
Я даже эгоистично пожалел, что так быстро, но и улыбнулся, когда Соня освобожденью выпрямилась. Тотчас же, как бы в уплату за услугу, она придавила у меня на плече комара.
Эти маленькие, пустячные происшествия не то что сблизили нас, а как-то смутили, и мы уже избегали смотреть друг другу в глаза.
— Я хотел вас сфотографировать, но не мог выбрать момента.
Она засмеялась.
— И не надо. Знаете, один паренек дружил с девушкой, изредка фотографировал ее, а потом напечатал снимки — и ужаснулся: «С кем я ходил?!» Мои фотографии получаются не очень удачно. Вообще, я слышала, девчонки хвалят ваши снимки, говорят — как в журнале, вы кому-то их показывали, да?.. Это хорошо, когда такие способности.
— Да нет, какие способности, — засмеялся я, — фотографирую как бог на душу положит, иногда случайно получается приличный снимок. А у вас что, какой-нибудь талант у вас есть?..
Наверное, вопрос прозвучал не очень-то тактично.
Она выпятила губу, старательно припоминая.
— Не знаю. Всем понемногу увлекаюсь, но ведь это как раз признак отсутствия таланта. Еще спорт люблю: и плаванье, и альпинизм, и лыжи…
Уже когда мы подходили к поселку, Соня смущенно призналась:
— Мне нравится, что вы стриженый. Вы очень какой-то непоказной. Вот вам нравится быть стриженым — вы и стриженый. Разве не так?
— Святая правда, — сказал я со снисходительной серьезностью, но втайне радуясь ее признанию.
— Кажется, вы собирались побывать в общежитиях? — напомнили мне однажды дружинники; среди них были и девушки. — Нам Дергунов велел контактироваться с вами, и в комитете комсомола сказали… Вы же из обкома? Вам ведь нужно?
Меня порадовало, что ребята сами предложили сходить с ними в общежития.
— Что ж, в принципе действительно нужно, Я давно хотел…
— Ну, тогда пойдем, все законно. Увидите наших принцесс. Познакомим вас с Жанной Вертипорох…
Мы заглянули в одну, другую, третью комнаты, сообщая о своем приходе требовательным,
Комнаты в общем были одинаковы, иные аккуратней, иные погрязней. Правда, в последней над окном висели шесть наплавных шаров, забранных в капроновые сетки. Такие шары отрывало штормом от рыбацких снастей. Эта комната не походила на другие. Здесь чуть-чуть уже пахло морем. Тут обитала девчонка с выдумкой, но жаль, что она сейчас была на заводе. Вообще почти все были на работе, и в комнате с шарами лежала только простуженная — по бюллетеню, а на смежной кровати спала девушка из ночной смены.
.— Понимаете, некоторые отлынивают от работы. — Старший дружинник презрительно высморкался в платочек. — Зачем такая роскошь — ехать за десять тысяч километров, чтобы посачковать? Психологически меня это не убеждает. Можно же найти местечко поближе к центру, чтобы не работать. А то дорожные передряги, неудобства — и вот приехали, здрасьте! Приехали барыни на теплые воды, приехали фу-ты ну-ты — ножки гнуты! — Успокоившись, он добавил уже буднично: — Ну, еще бывает, что в комнатах неряшливо, или посторонние живут, или еще мало ли что… Вот мы вам покажем Жанну Вертипорох!
Честное слово, я уже боялся этой Жанны с грозной фамилией Вертипорох.
Я с трудом, почти по складам, разобрал «сентенцию», вытатуированную на свесившейся с кровати руке спящей девушки. Сентенция недвусмысленно утверждала: «Отец, ты спишь, а я страдаю». Странной казалась эта апелляция к отцу. А почему не к матери?.. С другой стороны, почему бы ей страдать в таком цветущем возрасте?
— Она страдает! — не поверила девушка-дружинница. — Я страдала-страданула, с моста в воду сиганула…
Простуженная защитила подругу:
— Вы потише, пусть спит… Ее страдания вас не касаются.
— Нас все касается, — авторитетно заверила та же дружинница. — Стала бы я лично сюда ходить, если бы меня ничего не касалось!
Дружинники гуськом вышли из комнаты, и я пожалел, что не услышал голоса этой «страдающей» девчонки, ее слов, не увидел ни единого жеста, —. какая она?.. Почему эта глупая татуировка? Ведь она теперь наверняка и сама стыдится ее.
Но девушка сладко епала. Ей в ночь на работу. Она приехала сюда работать — наверное, не барыней и вряд ли за экзотикой.
Потом я познакомился еще с учетчицей Нилой, которая с ходу заявила, что любит, когда ей разные интересные рассказы рассказывают. А иначе и с парнями не ходит, если ей рассказов не рассказывают. Говорила она, будто каждое слово выпевала, и слова становились круглыми, мягкими, упитанными, как и она сама. От нее почему-то пахло тмином — и от слов тоже пахло тмином, как от малосольных огурцов.
— Хлопчики, садитесь, я вас картошкой с томатами угощу, — напевала она по-украински мягко. — и грибки у меня есть и сальце, только скажите мне, будь ласка, чи правда, что…