Съешьте сердце кита
Шрифт:
— Боже мой! Сливочное масло! У меня бывает все, что я захочу. Это временные затруднения. Перебои с доставкой продуктов. Я жду все-таки мужа…
Старший дружинник хмуро предупредил, стуча ребром ладони по столу:
— Выселят тебя в двадцать четыре часа с острова, ты, я вижу, дождешься. Выселят, как… ну, как морально разложившийся элемент.
Она беспечно отмахнулась, но в глазах мелькнула тревога.
— Да прямо там — выселят! Свистнул дед-мороз — и началась буря! Вы себе запомните, парни: я ничем таким не занимаюсь. У меня муж.
— Ты не работаешь. А потом — мы ведь за тобой не следим, занимаешься ты чем таким или нет. Если занимаешься, само выплывет.
Жанна повела плечами? как бы пытаясь отодвинуться от забот и попреков, свалившихся на нее, опять забренчала на гитаре, подпевая:
Рок, рок, чудо века, Ты испортил человека!Она склонилась над Лидкой, задела ее грифом гитары:
Эх! От работы кони дохнут. От учебы девки сохнут. Не ходите, девки, в школу, А танцуйте рокенролу!Не приставай, Жанна, — заткнули уши та. — Очень нужна мне твоя рокенрола! Я уже вижу, до чего она тебя довела.
Эх! Не читайте на досуге, А танцуйте буги-вуги!Лидка закрыла уши подушкой. Я взял у нее учебник.
— У вас что, извлечение корней? Давайте помогу…
Лидка обрадовалась.
— Вот спасибо! Сама бы я не справилась. А Жанна знает, но помогать ей лень.
Старший дружинник нерешительно кашлянул.
— Ну, мы, наверное, пойдем. Чего тут… Ситуация нам давно уже известна.
— Идите, догоню, — кивнул я. Мне все же хотелось еще поговорить с Жанной.
С корнями я управился в рекордно короткое время.
Лидка вытаращила на тетрадку глаза, как на чудотворную икону.
— Вот это у вас голова-а! — протянула она с детским восхищением. — Не голова, а Дом Советов.
Увы, она мне не польстила.
— На кандидатскую диссертацию пока не тянет. Чего уж там про Дом Советов…
Жанна исподтишка следила за мной, и мне почудилось, что она даже чего-то опасается — то ли предстоящего разговора, то ли просто малознакомого человека.
— Итак, — начал я бодро, но как-то сразу скис под пристальным взглядом Жанны. В ее глазах попеременно прошли, как свет и тень, тоска и бесстыдство, бесстыдство и тоска. — Итак…
Я окончательно растерялся, оттого, наверное, что Жанна ни на кого не походила из тех девушек, что были мне знакомы не только здесь, на острове, но и вообще.
— Удивительно, до чего вы все здесь разные, — пробормотал я какие-то случайные слова.
Жанна присела за стол, уткнулась подбородком в скрещенные руки.
— Мы, может, дома разные. А здесь нашей жизни — один сезон. Здесь мы все одинаковые, одного цвета, как в Сочи на пляже.
Она лгала. Ей хотелось думать, что все такие, как она.
Я все же понемногу разговорил Жанну. Она нехотя сообщила, что отец у нее управляющий трестом «Горгаз» в крупном промышленном центре на Урале. Мать всю жизнь работала продавщицей, а в последние пять лет — только дома, только по хозяйству. Попросту, ничем не занималась она в последние годы («Беру с нее пример», — меланхолически заметила Жанна).
А Жанна училась — правда, не очень охотно. Кончила кое-как десятилетку. В институт и не пыталась поступать. Папа подарил мотороллер. Вот — каталась на мотороллере.
Пробовала устроиться на работу — не могла подобрать дела по себе. Как-то ничто не увлекло. Разные курсы, вроде кройки и шитья, тоже бросала — от этого шитья можно сутулой стать.
Хотела выучиться на шофера такси, ей нравилось быть шофером, это все же не кройка и шитье. Работа мужская и вроде чистая, девчонки позавидовали бы. Но эти правила уличного движения… этот двигатель… В общем она не стала шофером такси.
Мне было жаль ее и досадно за нее. Я не мог избавиться от ощущения, что за всей этой ее бравадой и наивным цинизмом — обнаженные нервы, нагая тоска по чему-то, что могло сбыться, но не сбылось.
А на что же она рассчитывала? Что должно было сбыться? И от кого это могло зависеть? Только от нее, пожалуй…
Да. Только от нее. И немножко от мамы. И немножко от папы. И немножко от всех, кто ее до сих пор окружал, от всех скопом или порознь.
Но если можно довольно легко установить вину папы и мамы, то в чем виноват перед ней я — человек в ее жизни случайный, мимолетный, как дождинка, скользнувшая по лицу?
А вину свою я знал. Она заключалась в том главным образом, что я не находил такого убедительного поступка, такого всесильного слова, которое помогло бы открыть ее душевные тайники, открыть и пересмотреть их: все лежалое выбросить, все затхлое проветрить. Я не мог, не умел доказать ей, что, если всмотреться, мир так же многокрасочен, как и радуга, только его краски нужно уметь видеть, в мире они рассеяны, тогда как в маленькой радуге дана их концентрация, пучок, фокус. Жизнь может быть такой же многоцветной, как радуга, но она может поблекнуть, съежиться и стать такой же унылой, как промозглый осенний денек. Если идти по ней в грязной обуви…
— Нужно работать, Жанна, — сказал я вместо всего этого. — Нужно, чтобы работа стада потребностью, иначе ни черта у тебя не выйдет. Чтобы она, понимаешь, стала удовольствием…
— Это, наверно, при коммунизме она будет удовольствием, да и то я пока сомневаюсь.
— Моя работа для меня и сейчас удовольствие, — резко ответил я.
— А какая ваша работа? Вы новый воспитатель? Или же лектор из района?..
— Я геолог.
— А-а… Не воспитатель, значит… Ну, может, у геологов другое.