Сесквоч
Шрифт:
Туберский постучал ногами по верхней койке и облизнул губы. Во рту было такое ощущение, как будто он лизал газету. Туберский быстро отдернул ногу, когда Рыжая Собака изо всех сил замахнулся, чтобы ударить Фенберга ножом в лицо. Фенберг попытался увернуться. Кровь закапала на угол деревянной спинки кровати Туберского.
Кровожадное выражение плоского, как топор, лица полуиндейца сменилось виноватым. На грязной рубашке Фенберга были следы ног, рукава разорваны в тех местах, где куда попадал ножом Рыжая Собака. На ухе Фенберга засохла кровь, волосы спутались, и у него болела голова. Он свирепо сжал зубы и бросился на Рассмуссена.
Туберский вздохнул. Он соскользнул с верхней койки и подошел к высоко расположенному и зарешеченному окну, потягиваясь на ходу. Снаружи стояло ясное голубое утро. Весна была не за горами. В камере Фенберг схватил Рыжую Собаку за горло и бил его о решетку.
— Не могу не признать, — сказал Туберский. Из окна ему была видна почти вся площадь. — Большинство людей с трудом привыкают к жизни в тюрьме. А ты влился сразу.
Бах-бах-бах по решетке, Фенберг расправлялся с мускулистым метисом.
— Как в большой семье, — философски заметил Туберский.
Бах-бах. У Рыжей Собаки глаза вылезли из орбит, и язык стал неестественно синим.
— Сильные клюют слабых. Маленькие становятся жертвами больших.
Бах.
Фенберг, все еще сцепив зубы, неохотно посмотрел на брата. Он глубоко вздохнул и поправил воротничок Рыжей Собаки.
— Он уже второй раз нападает и пытается убить меня, — сказал Фенберг, подняв вверх два пальца. — Второй раз!
Он смахнул нож с кровати.
Лицо Туберского прояснилось.
— Все равно я с тобой не разговариваю, — добавил Фенберг. Он швырнул нож в сторону Бина Брэса Брауна. Тот, подпрыгивая, упал на пол рядом с ним. — И с тобой я тоже не разговариваю. — Брэс сунул этот нож сегодня через окно. К несчастью, он сунул его Рыжей Собаке Рассмуссену. Вскоре после этого задержали и Бина.
Бин вяло улыбнулся.
— Все равно, черт бы побрал все это, — пробормотал Фенберг. Он прошел к своей койке мимо Рыжей Собаки. Собака все еще валялся, скорчившись, на полу и сжимал горло руками. Изо рта вырывалось хриплое, прерывистое дыхание. Фенберг сказал, что он является позором для всего индейского племени, и, пребывая по-прежнему не в духе, улегся на койку.
Туберский присел рядом с ним. Койка скрипнула от тяжести его веса. Фенберг отодвинулся, чтобы не прикасаться к брату.
— Ну, прости, — сказал Туберский.
Полное молчание со стороны Фенберга.
— Ты все еще не разговариваешь со мной?
Снова молчание.
— Знаешь, ты не можешь не разговаривать со мной всегда. Я имею в виду, что иногда ты должен поговорить со мной. Я ведь твой брат.
С верхней койки раздался стон. Чарли Два Парящих Орла стонал и пытался приподняться на локте. Попытка окончилась провалом.
Туберский смотрел на Фенберга. Фенберг неторопливо потер ладони рук. Туберский с надеждой улыбался и ждал, как щенок, доброго слова. Фенберг пригладил непослушные вихры. Туберский быстро подал ему свою черную пластмассовую расческу. Фенберг взял, плюнул на нее и вернул Туберскому.
— Ты все еще обижаешься, да? — спросил Туберский, вытирая расческу о джинсы.
Майкл посмотрел на Джона. Ха. Обижаюсь?
Туберский был бы рад, если бы Фенберг кричал на него, или ударил его, или улыбнулся своей ледяной, сардонической улыбкой. Тогда можно было надеяться, что как-нибудь, когда-нибудь все кончится сатанинской, изощренной шуткой. Как в старших классах школы, когда Фенберг привязал его к гаражной двери на выходные. Но Фенберг смотрел прямо перед собой и потирал ладони. Туберский делал то же самое.
Прошел час, и Фенберг заговорил.
— Что мне делать в моем положении… — сказал он и выпрямился.
— Что?
— Она сказала "в моем положении". — Фенберг вспомнил ангельское лицо Элен, ее волосы, слегка слипшиеся на висках после любовных ласк. Сияющие светло-голубые глаза, и эта аппетитная нижняя губа.
"Мне хочется поговорить с тобой о том, куда ведут нас наши отношения и что мне делать в моем положении", — вспомнил он слова Митикицкой.
— О-о господи! Как я мог быть таки тупым? — сказал Фенберг, застыв.
— Что? — спросил Туберский. — Что-что?
Взгляд Фенберга заметался. Он уже прошел через это. С Трейси. Ему надо было обратить внимание. Те же эмоциональные взрывы. Она расстраивалась и плакала по мелочам. Над теми самыми вещами, над которыми в обычном состоянии просто посмеялась бы. Отпрашивалась с работы. Ее тошнило по утрам. Выходит, чтобы это понять, нужно было, чтобы пещерный человек высек это у тебя на лбу и поднес тебе зеркало к лицу? Элен поправлялась, у нее увеличилась грудь, в конце концов она прямо спросила: "Что мне делать в моем положении?"
Господи. У нее будет ребенок.
— Это не считается. Я продолжаю не разговаривать с тобой, — сказал Фенберг брату. — Но каким хочешь способом, как угодно мы должны выбраться отсюда.
— Никому не удавалось выбраться отсюда, — сказал Туберский, поглядывая на решетки. — Бетонные стены в ярд толщиной и решетки из прочной стали.
— Я ухожу сегодня, Джон. Ты пойдешь со мной?
Туберский еще раз поглядел на решетки, потом на брата.
— Давай.
Фенберг стал расхаживать по камере, положив руки на пояс. План. Им нужен был план. И еще им надо было найти Митикицкую. Где же она может быть?
Элен была в лесу.
Она не знала, где находится.
Существо знало.
Тем вечером Элен размышляла о своих делах, гуляя по району, застроенному коттеджами, где вдоль улиц ровными рядами росли деревья. В голове ее бродили плохие мысли о Фенберге и о том, как ей придется подбирать себе эти ужасные одежды для будущих матерей. Ну и черт с ним. Она сама воспитает ребенка, думала Элен. Может, остаться здесь еще на шесть месяцев, до тех пор пока не будет по-настоящему видно, поставить в неудобное положение этого сукиного сына Фенберга перед всем городом, а потом уехать домой и родить маленькую девочку. Элен знала, что будет девочка. Она уже придумала ей имя — Кати Скарлет О. Митикицкая.