Сессия в условиях Талига

Канра Дана

Во дворце на меня набросились вассалы и принялись выражать мне свое признание. Пусть делают, что хотят, лишь бы подольше не видеть вконец доставшего Альдо. Однако, не судьба, ибо скоро приперся дежурный гимнет и объявил, что мою скромную персону хочет видеть государь. Снова грохнули двери, я вошел и застал Альдо, угощающимся горячим вином со специями.

– Пей, – предложил он, кивнув на другой кубок, – а то на улице холодно. Замерз, наверное. Садись. Я рад, что ты очнулся, потому что мы не можем долго страдать, даже по самым дорогим людям. Я люблю Матильду, до сих пор люблю, хоть она меня и предала, но я рад, что бабка сбежала. Она

так и осталась алаткой и не понимает, не желает понять, для чего я был рожден. А твоя матушка? Вдова Эгмонта должна быть на виду, но она – эсператистка, а у нас тут Левий… Этот мерзавец уже подмял Катарину Оллар. Ладно, это анаксия переживет, а если б под орган заплясала герцогиня Окделл?! Ты представляешь, что бы началось?

Молча слушать, кивать, проглатывать. Не позволять себе вскочить и ударить по наглой морде Величества, который несет ересь.

– Я не могу позволить себе врать избранным и не могу позволить избранным ничего не делать, когда из двадцати фамилий можно опереться едва ли на пять. Потому-то я с тобой так и говорю. Плачущий Повелитель Скал, сомневающийся Повелитель Скал, кающийся Повелитель Скал не нужен ни мне, ни анаксии. Нас не могут подчинить враги, но нас подчиняют родичи. Особенно старшие. Они считают себя вправе навязывать нам друзей, невест, союзников, богов, наконец! Особенно опасны женщины. Истинные боги не зря лишили их силы – они знали, что делали. Ты представляешь, что бы случилось, повелевай твоя матушка или сестра Скалами? Или будь моя бабка в состоянии вызвать Зверя? Тут бы Кэртиане и конец… Знаешь, я чем дальше, тем больше радуюсь, что женюсь на урготской дурочке. Елена слишком глупа, чтобы лезть в мои дела, при этом она знает мне цену, и у нее достаточно широкие бедра, чтоб рожать. Кстати, ты еще не оставил мыслей о свадьбе с достославной?

– Нет, – ответил я сдержанно. – Мы уже обвенчались.

– И не сказал мне? – шутливо нахмурился Альдо. – Ну ладно, что же поделать. Теперь бы поскорее эту кошку, которая твоя сестра, сплавить Эпинэ.

– Они отсрочили свадьбу, – с кислыми видом я пригубил вино. – А зачем вы меня вызвали, Ваше Величество? Вы сказали, что я вам нужен. Что я должен сделать?

Зря спросил – на меня вывалили кучу не особо нужной информации про мои обязанности “законника”. И дали понять, что наговорив Фердинанду множество глупостей о его ничтожности, я тем самым ухудшил свое положение. Но это не страшно, Альдо надеялся, что впредь я буду служить ему верой правдой. Ага, разбежался, щас.

Потом состоялся не особо радостный разговор с Катариной – вот кого я меньше всего хотел видеть, так это страдающую беременную дамочку. Для начала она прислала мне короткое письмо. Привез его из Нохи Пьетро.

“Герцог Окделл, мне сообщили, что Вы, не считая тюремщиков, были последним, кто говорил с моим супругом. Если Вы найдете возможным посетить вдову Фердинанда Оллара, я приму Вас в любое удобное для Вас время, неважно, днем или ночью. Я должна знать правду, какой бы печальной и унизительной та ни была.

Катарина-Леони Оллар, урожденная Ариго”

Что же, пришлось катиться на следующий день в Ноху, снова оставив печальную Мэллит одну. Вот тоска-то… Но за то, что хочу возвести на трон Алву, приходилось платить. Этот самый Алва тоже находился в Нохе, и я к нему приду. Потом… А пока надо утешить Катарину тем, что ее муж умер достойно. Беременных надо утешать, хотя, я все чаще допускал мысль, что лучше бы пусть ее ребенок не рождался,

если это мальчик. Наверное, от всех переживаний у меня медленно съезжает крыша.

– Здравствуйте, госпожа Оллар, – поприветствовал я страдалицу, когда Пьетро ушел.

– Благодарю, герцог, что вы пришли, – тихо произнесла она, обернувшись. До этого стояла у окна и сжимала в пальцах четки.

На ней были бесформенный серый балахон и черно-белая шаль. Беременность скрывает? А цвет шали, чтобы бросить вызов всем, кто покусится на право наследования трона ее детьми? Чувствую, эта женщина принесет мне еще много проблем.

– Сожалею, если отвлекла вас от дел. Его высокопреосвященство упомянул, что вы заняли должность супрема. В семье Окделлов еще не было судейских чиновников.

– По приказу государя, – вздохнул я невесело. – Эрэа, вы хотели, чтобы я рассказал вам о моей последней встрече с вашим супругом?

– Да, – ответила она, присаживаясь в кресло.

– Я должен был навестить Фердианда Оллара, как супрем. Инспекция Багерлее входит в мои обязанности.

Которые мне уже не грозят после выходки с Эстебаном, угу. Благо, Карваль сдержал слово и Величеству не настучал. Он и сам его не любит.

– Ваш супруг, эрэа, уже принял решение, – пояснил я, запинаясь. – Он ничего не хотел и ничего не боялся.

Катарина вздохнула и перестала перебирать четки, а потом перевела снова взгляд в окно. Собирается тоже убить себя? Вряд ли, ведь вынашивает ребенка… Хотя, кто ее знает, но обычно такие дамочки на редкость живучие. Вспомнить хотя бы Бланш.

– Если ваш король меня не убьет, я расскажу правду обо всем, господин супрем – пообещала она траурным голосом.

– Хорошо, – отозвался я бесцветным тоном. – Говорите.

– Господин супрем, вы знаете обстоятельства моей жизни лучше других… Я была связана с Фердинандом Олларом девять лет. Половину вашей жизни… Оллар любил Алву и оболгал его. По доброй воле он бы никогда этого не сделал. Его вынудили. Мой муж не был святым Аланом, но не предал бы своего маршала по доброй воле. Он бы не предал, даже если б ему угрожали. Это были пытки, господин супрем. Альдо Ракан поднял руку не просто на слабого – на узника. Вынудил лжесвидетельствовать, клясться именем Его. Погубить душу… Хвала Создателю, клятва, вырванная принуждением, недействительна, а грех падает на того, кто принуждал…

– Я не удивлен, – выдохнул я, мысленно поразившись. – Мой государь – не тот, ради кого я воевал, – теперь надо немного хитрости. – Но вас он не тронет, я обещаю, – правильно, трону я, когда все закончится.

– Ричард, твой король не стоит ни твоей верности, ни верности Робера. У него холодные глаза, они не улыбаются, когда улыбаются губы. Он жесток, Дикон, и думает только о себе. Только… Даже Ворон думал о Талиге, о своих солдатах, о варастийских крестьянах, наконец! Для Альдо Ракана люди ничто… Он… Дикон, я боюсь, он не верит в Создателя…

Она смотрела мимо меня невидящим взглядом, а потом вдруг выронила янтарные четки и наклонилась, чтобы их поднять. Между тем я думал над парой обязательных утешительных слов, которые вдова должна услышать. Думал чересчур долго – Катарина стала сползать вниз по стене, возле которой стояла. Обморок. Раздался звон – рухнул бронзовый столик, а потом открылась дверь. Протопали Луиза Арамона и какой-то монах.

– Брат мой, выйдите вон, – велел последний.

Ну хорошо, уйду. Но я обязательно вернусь, только уже к Рокэ Алве.