Сестра Ноя
Шрифт:
— Спасибо, дружок! – наконец, промолвила она, погасив приступ смеха. – Только лучше бы нам почаще видеться, чтобы не доводить друг друга до… мятой оберточной бумаги, – она снова улыбнулась моим словам и стала серьезной.
— Ты же видишь, Маша, несмотря на наше взаимное притяжение, судьба разводит нас по разным уголкам вселенной. Только не было дня и часа в годы нашей разлуки, чтобы я не вспоминал тебя, не молился о тебе, о твоих близких. Я с тобой часто разговариваю, и ты отвечаешь мне. А несколько раз ты просто спасала мне жизнь…
— Ой, не пугай меня, Арсик!..
— Нет, нет, каждый раз ты вселяла в меня крепкую надежду,
— И мне тоже!.. Ведь только у меня и больше ни у кого есть такой верный друг и заботливый братик, который знает обо мне и понимает меня больше, чем кто-то другой.
Мы словно впрок насыщались нашей беседой – так много слов летало между нами, от губ к ушам, от глаз к глазам, от сердца к сердцу. Теперь у нас будет еще больше совместных воспоминаний. Теперь даже если нас разнесет в противоположные стороны вселенной, наш «беспроволочный телеграф» будет бесперебойно отстукивать слова дружбы, чистой любви, верности…
Время стоянки автобуса беспощадно таяло, словно мороженое, забытое на жаре. Полуденное солнце пронзало нас горячими лучами, от асфальта поднимался битумный жар. На Машином лице, на лбу, на верхней губе, выступили бисеринки влаги, на виске они собрались в каплю, которая медленно катилась по щеке, а она этого не замечала… Я, наверное, тоже с ног до головы вспотел от жары и волнения, во всяком случае, в какой-то момент почувствовал, как тяжелая соленая капля ползет по ложбинке вдоль позвоночника… Только вся эта «физиология», эта удручающая телесность не имели никакого значения, уступив место разуму и душе, а уж они напоследок так старались успеть как можно больше…
Мы уже и сами не понимали, что говорили вслух, а что мысленно. Но даже когда автобус унёс Машу за горизонт, а потом наступила ночь и следующий день, и следующая неделя, месяц, год – мы по–прежнему стояли среди толпы на залитой солнцем улице южного поселка и говорили, говорили…
Как Марина, папа, мама? Хорошо? А как наша лавочка в углу дома у клумбы, под кустом сирени? Ты помнишь очаровательных старушек, которые там появлялись? А какой уют и вековая основательность от них исходила! Ну что такое, в конце концов, тот угол дома, а сколько в том пятачке огромного города вместилось наших переживания и мыслей?
А ты помнишь ту ассирийскую княжну? Ну да, «девочку–невесту» загадочной восточной красоты. Она себя несла, будто огромный бриллиант на золотом подносе, будто не ступала крохотными ножками, а парила над землей, неподвластная суете, не тронутая мальчишеской грубостью, девичьей завистью и старушечьими сплетнями. Она всегда улыбалась, но при этом никому и ничему, а будто своим потаённым мыслям, потому что большие глаза всегда занавешивали густые ресницы.
Только однажды она подняла на меня глаза и глянула в упор… Может быть, она смотрела не на меня, соседского мальчишку, а на досадную помеху движению, которую необходимо обойти. Но когда эти влажные черно–синие глаза на голубоватых белках взглянули на меня – знаешь, это как в омут вниз головой рухнуть – сразу и паралич и опьянение – это шокирует, околдовывает, или так действует девичья чистота и целомудрие? Что, вышла замуж? Трое детей? Собираются на ПээМЖэ в Италию?
А как там наша несчастная Гипотенуза? Неужто? Замужем? Молодец! Располнела, двое детей, муж физик, машина «Волга», а сама как матрона, как клумба – вся в цветах. Невероятно, что делает с людьми любовь! И старый Руслан еще работает? Да, сильное поколение, не мы…
Потом еще что-то вспоминали и снова говорили – и не было конца словам, и не было им преград – ни в расстоянии, ни во времени.
— Маша, сейчас вас загонят в автобус. Ты, пожалуйста, дай мне свой нынешний адрес, я хотя бы напишу тебе. Можно?
— Конечно, дружок мой, конечно, родной… – И стала копаться в сумке. Достала записную книжку, чиркнула адрес, чмокнула меня в щеку, села в автобус и уехала.
Я остолбенел с бумажкой руке и глазел вслед оранжевому квадрату, умаляющемуся в точку. Всё, и точка пропала за поворотом. На моей влажной от пота щеке горел след поспешного поцелуя девушки, такой близкой и родной, такой безумно, недостижимо далекой.
Вот почему все последующий часы до глубокой ночи я чувствовал приливы счастья! Вот почему случились и шторм, и дожди и не отпускающая от себя ни на шаг печаль брата, и этот борщ и нежелание ехать в горку на машине, а непременно бродить с нагруженными сумками и сидеть то там, то тут. Всё не просто абы как, всё устроено свыше и выложено в гармоничную красивую мозаику из разноцветных кусочков отдельных событий, наших радостей и печалей. Слава Богу! Всё для того, чтобы мы с Машей снова были вместе, встали вместе, шли рядом! Мы будем писать друг другу письма, обмениваться словами, которые понесут от одного к другому весточки нашей детской любви, волны сочувствия, свидетельства дружбы.
— Ты что же, до сих пор любишь её? – Брат подсел ближе и положил теплую сухую ладонь на моё плечо. Голос его стал тихим, чуть хрипловатым, изо рта пахло борщом и чесноком. Пальцы сжали мое плечо, глаза ползали по моему лицу и вдруг опустились. – Не понимаю. Столько лет прошло. Она ведь давно с другим.
— Странно то, что ты говоришь, – вздохнул я. – Если любовь настоящая, она не зависит ни от времени, ни от места, ни от союзов с кем-то. Она просто есть и всё. Она родилась в мою седьмую весну и уйдет вместе со мной туда, в вечность. Потому что любовь – это и есть вечность, наше всеобщее будущее.
— Опять ты говоришь загадками. – Вадим глубоко вздохнул и снял руку с моего плеча, отсел и налил себе еще половник ярко–красного супа. Его покойный отчим родом из Полтавы, помнится, даже ночами просыпался, чтобы схарчевать миску борща, литра на полтора.
А утром я отстоял литургию, заказал панихиду и сорокоуст. Вышел из храма, слегка пьяный от тесной, влажной духоты и чуть не столкнул Вадима: тот стоял на паперти, вальяжно опершись на чугунную ограду, жмурясь от солнца, в скрещенных волосатых худющих ногах его лежала сумка. Оказывается, он собрался на кладбище «навестить мать», и мы наконец-то отправились туда вместе. Тряслись в душном раскаленном автобусе, плелись под жарким полуденным солнцем в гору среди виноградников по каменистой пыльной дороге, ступили в заросли колючего кустарника, корявых деревьев с шипами – и вдруг оказались среди крестов и памятников, утонувших в густой высокой траве.