Сестры
Шрифт:
– А я тебя - ванька-сядька!
Задохнувшись от неожиданности, Эля так и застыла с открытым ртом. А Заяц, верный ее Заяц, вдруг заржала, пихая в рот кусище торта!
И, моя посуду после такого малоудачного дня рождения, оставившего у нее лишь раздражение и головную боль, Эля подумала: с этим надо кончать. Не совсем кончать - тут уж надо терпеть, ничего не поделаешь, - а хотя бы в некоторой степени. В конце концов, жить в своей комнате одна она имеет право?!
– Ма, - сказала она, - пересели ее в другую комнату!
–
– спросила Ольга Петровна.
– Мне надоело.
– Привыкай.
– Если бы у нас была одна комната, я бы привыкала, а так у нас три! Пусть спит в гостиной. На диване.
– Во-первых, гостиная проходная, а во-вторых, там мы смотрим телевизор.
– Ну и что? У нее хороший сон, а телевизор можно перенести ко мне.
– Мудрое решение.
– Очень даже мудрое!..
Не выгорело. Эля досадливо дернула плечом, прислушиваясь к ровному жужжанию пылесоса, которым Кира чистила в гостиной ковер. Пылесос затих, потом зарычал, потом снова затих... А Элю осенило.
– Она же храпит! Не дает мне спать, потому что храпит всю ночь, как этот... как сапожник!
Эля прижала к груди руки и с мольбой посмотрела на мать. Кажется, это вышло у нее неплохо.
– Пожалуйста, не выдумывай.
– Ну клянусь!
Эля осеклась, увидев, что на пороге стоит Кира, но тут же упрямо добавила:
– Ты ночью храпишь, ясно? Я спать не могу.
– Я не знаю... Я дома никогда не храпела, - пробормотала Кира, заливаясь краской.
– То дома, а то здесь. Значит, перемена климата так подействовала.
– Ладно, хватит. Придумаем что-нибудь, - сказала Ольга Петровна. (Эля знала: если мать вот так сводит брови, то лучше отстать.) - А сегодня заткнешь уши ватой.
Назавтра за ужином, когда пили чай, Ольга Петровна поставила на стол литровую банку с зеленоватого цвета вареньем.
– Фейхоа!
– в восторге крикнула Эля, втягивая носом божественный запах: чуть лимонный, чуть земляничный, чуть еще какой-то, вовсе небывалый.
Ольга Петровна положила немного варенья в блюдце и поставила перед Кирой, а банку спрятала в буфет.
– Варенье только для Киры, - сказала она.
– Оно лечебное.
– Как это лечебное?
– не поняла Эля.
– Кира ведь храпит, - значит, у нее воспалено горло. А варенье из фейхоа снимает воспаление и смягчает дыхательные пути.
– Ну так что ж, она будет сама его есть?!
– не поверила Эля.
– Конечно.
Эля чуть не расплакалась: фейхоа, ее любимое варенье!
– Можно, я поделюсь с Элей?
– вдруг спросила Кира. Она еще не начинала есть.
– Ну уж нет, - сказал Сергей Львович строго, - это не лакомство, а лекарство! Я полгорода обегал, пока его достал.
– А когда папа служил на Кавказе, я ела его сколько угодно... Мне оно даже надоело.
Эля отшвырнула чайную ложку, поплелась в свою комнату и с плачем завалилась на кровать. Конечно, ей оно надоело! А родной дочери
Так продолжалось несколько дней. Кира получала порцию варенья, затем банка пряталась в старый, еще прабабкин, буфет, а дверка буфета закрывалась на ключ. Варенье стремительно убывало. Наконец Эля сдалась.
– Сегодня ты уже не храпела, - буркнула она Кире.
– Тетя Оля, - закричала та, словно невесть чему обрадовавшись, - я уже не храплю!
– Очень хорошо, - сказала Ольга Петровна.
Однако за ужином банка так и не появилась на столе.
– А варенье?
– напомнила Эля.
– Она ведь уже не храпит!
– О присутствующих не говорят "она", - заметил отец.
– Кира - больше - не - храпит, - раздельно проговорила Эля.
– Ну что ж, значит, варенье будет храниться на всякий случай. Вдруг она снова захрапит?
– Да не захрапит она, не захрапит!
– Эльвира, не думай, что ты безнаказанно можешь водить нас за нос, нахмурившись, проговорила Ольга Петровна.
– Туговато у вас с юмором, предки, - сказала Эля и удалилась к себе вихляющей походочкой. Вот теперь она точно знала: не видать ей варенья, как своих ушей.
И что варенье, когда начались вещи гораздо хуже! Но вот в этом случае Эля как раз и не могла определить, когда оно было, начало. Когда? Не тогда ли, когда Кира сказала "Заяц"? Не Валя, не Зайцева, а именно "Заяц"? Конечно, Зайца называли Зайцем все, кому не лень, и все ж... Надо было пресечь это в самом начале. Но Эля не пресекла. И даже допустила большее: позволила им вместе отправиться за макулатурой. Если бы только она могла знать!..
Из года в год они ходили по этажам, выпрашивая макулатуру. Кому везло, кому нет. А сдавать макулатуру все равно надо было. В этом году у Эли набралась дома неплохая стопка старых журналов и газет. Но только если для нее одной.
– Чего я буду по квартирам валандаться? Как побирушка. Это оттащу, и все.
– А Кира?
– спросила Ольга Петровна.
– Пусть с Зайцем топает вдвоем. Заячий папаша собирает газеты на макулатурные книги, ей ни клочка не дает! С Зайцем отправишься, ясно?
– Как хочешь, - согласилась Кира.
Эля тогда даже обрадовалась, дурочка! Вот, дескать, схитрила: оттащила в школу свои газетки, а они пусть там по этажам бродят! С каждым годом выпрашивать макулатуру становилось все труднее: народ пошел сообразительный и упускать свою выгоду вовсе не хотел. И Эля вполне их понимала: кому охота за так отдавать газеты всяким там детишкам, ежели можно было собрать их самолично, связать веревочкой, отправиться на пункт вторсырья и получить талон на "Королеву Марго"! Из этих нудных и утомительных походов - одни вовсе не открывали, другие отмахивались, третьи выносили какой-нибудь разнесчастный клочок - Эля возвращалась злющая-презлющая и долго еще кипела, вспоминая свои бесцельные хождения.